Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом - Гэри Дженнингс

В старика! Немыслимо! Когда я заглядываю в нашу книгу, Луиджи, я вижу себя там мальчиком, затем юношей, зрелым мужчиной, и даже в самом конце книги я все еще полон сил и достаточно крепок. Когда же я смотрюсь в зеркало, то вижу в нем пожилого незнакомца: согбенного и высохшего, всего в старческих пятнах, покрытого ржавым налетом прожитых шестидесяти пяти лет. Я бормочу: «Этот старик не сможет снова отправиться в путешествие», — после чего понимаю, что этот старик и есть Марко Поло.

Твое письмо пришло как раз в то время, когда я почувствовал, что жизнь прошла. Так что разве я могу упустить возможность и отказаться от твоего предложения поучаствовать в создании новой книги? Будучи теперь больше не в состоянии делать то, что делал когда-то, я могу хотя бы вспомнить об этом, вкусить это, скрываясь под личиной Боудина. Возможно, тебя удивляет, что я так обрадовался сей возможности, как, наверное, удивляет тебя и мое замечание, что прежняя книга принесла мне как незаслуженное признание, так и незаслуженную дурную славу. Постараюсь объяснить.

Я никогда не утверждал, что был первым человеком, который проделал путешествие с Запада в далекую Азию, да и ты нигде в нашей книге об этом не пишешь. Тем не менее, похоже, у большинства читателей создалось именно такое впечатление. А ведь, по крайней мере, среди моих земляков я уж точно не был первым. Достаточно сказать, что мой отец и дядя уже однажды побывали на Востоке и вернулись в Венецию, чтобы в следующий раз взять с собой меня. Более того, будучи на Востоке, я и сам встретил там немало европейцев, начиная с англичан и кончая венграми, которые приехали туда еще до меня и оставались там дольше, чем я.

Однако и они не были первыми: еще до них множество других европейцев прошли по знаменитому Шелковому пути, по которому впоследствии путешествовал и я сам. Испанский раввин Вениамин из Туделы, францисканский монах Джованни дель Карпини, фламандский священник Гильом де Рубрук — так же, как и я, все эти люди опубликовали отчеты о своих путешествиях. Семь или восемь столетий тому назад миссионеры из несторианской христианской церкви проникли в Китай, многие из них работают там и поныне. Еще до возникновения христианства там, должно быть, побывали западные путешественники, которые странствовали по всему Востоку. Известно, что египетские фараоны носили восточные шелка, которые были трижды упомянуты в Ветхом Завете.

Многочисленные слова, описывающие особенности жизни на Востоке, задолго до меня вошли в мой родной язык. Некоторые здания у нас в Венеции украшены, как снаружи, так и внутри, филигранным ажурным орнаментом, который мы переняли от арабов и долго называли арабесками. Убийцы-ассасины получили свое название от персидского слова «гашиш»: это люди, которые под влиянием наркотика совершали убийства по наущению религиозных фанатиков. От индийцев мы научились получать дешевую ткань под названием индиана, в Индии ее именуют ситец. А еще среди моих земляков-венецианцев бытует выражение «far l’Indiàn», что означает «глупое поведение».

Нет, я вовсе не был первым, кто побывал на Востоке и вернулся оттуда. А поскольку моя известность основывается на превратном понимании того, кем я был, то, разумеется, она не заслужена. Дурная слава моя заслужена еще меньше: просто поразительно, как широко распространилось мнение о моем бесчестье и лживости. Мы с тобой, Луиджи, поместили в нашу книгу только те рассказы и наблюдения, которые сочли правдоподобными. Здесь, в Венеции, меня в насмешку прозвали Марко Милиони — эпитет, увы, не имеющий отношения к дукатам, но связанный с тем количеством лжи и преувеличений, которое мне приписывают. Сам я не столько обижаюсь, сколько удивляюсь, однако мои жена и дочери страшно сердятся на то, что их называют донна и домине Милиони.

Этим и объясняется мое желание надеть маску вымышленного Боудина, ибо я начинаю рассказ обо всем том, о чем не рассказывал прежде. И пусть весь мир, если хочет, думает, что это сплошные выдумки. Пусть лучше люди не верят во все это, чем я буду молчать.

Прежде всего, Луиджи, я хочу сказать тебе вот что. Из обрывка рукописи, который ты прислал мне для образца вместе с письмом, чтобы я посмотрел, как ты предлагаешь начать историю о Боудине, я увидел, что твой французский значительно улучшился с тех пор, как мы выпустили «Книгу о разнообразии мира». Не обижайся, но сейчас я наберусь смелости и выскажу весьма непривычное для тебя мнение о нашей книге. Видишь ли, ее читатели могут ошибочно подумать, что Марко Поло был человеком зрелого возраста и весьма разумно и осмотрительно вел себя во время долгих путешествий — каким-то образом ему удалось сверху, с небес, разглядеть всю широту нашего мира, указывая сначала на одну, а затем на другую землю и уверенно говоря: «Вот эта отличается от той тем-то и тем-то». Так вот, мне действительно было сорок лет, когда я вернулся домой из своих странствий. Надеюсь, что, многое повидав, я стал более умудренным жизнью человеком, так как в начале своего пути был всего лишь любознательным отроком — невежественным, неопытным и глупым. Так же как и любому другому путешественнику, мне пришлось повидать много земель, однако я судил о них не с позиции сорокалетнего человека. С возрастом, по мере того как я путешествовал, мои представления о мире и его восприятие постепенно менялись. Так что это была своего рода лесть с твоей стороны, Луиджи, — изобразить меня в той давней книге многое повидавшим и все знающим человеком, но твое следующее сочинение только выиграет, если ты как рассказчик будешь придерживаться истины.

Далее я предложил бы, Луиджи, если только ты действительно вознамерился изобразить монсеньора Боудина по образу и подобию Марко Поло, начать описание его карьеры с растраченной понапрасну юности, с рассказа о его отчаянном распутстве и отвратительных манерах.

Наверное, для тебя это станет новостью, но я ведь не просто так уехал тогда из Венеции, я сделал это не потому, что жаждал увидеть новые горизонты. Я покинул родину, потому что был вынужден это сделать, ибо правитель Венеции постановил, что я должен уехать.

Разумеется, я не знаю, Луиджи, насколько тесно ты хочешь переплести историю Боудина с историей моей жизни. Но поскольку ты просишь «рассказать обо всем», то я и начну с самого начала — с того момента, когда меня самого еще не было на свете.

Хотя семейство Поло было венецианским, что служило предметом его гордости на протяжении трех столетий, более отдаленные мои предки были родом с другого берега Адриатики. Да, мы происходили из Далмации, и первоначально наша фамилия звучала приблизительно как Павло. И лишь где-то около 1000 года мой далекий предок приплыл в Венецию да так и остался здесь. Он и его потомки, должно быть, быстро приобрели видное положение в Венеции, так как уже в 1094 году некий Доменико Поло стал членом Большого Совета республики, а в следующем столетии его место занял Пьеро Поло.

Наиболее отдаленным предком, о котором я что-либо смутно слышал от родных, был мой дед Андреа. К этому времени каждый мужчина нашего дома Поло получил разрешение добавлять к своему имени «Ene Aca» (венецианский вариант homo nobilis, или благородного человека), и к нему обращались «мессир». У нас был фамильный герб, которым мы гордились: три черные птицы с крючковатыми клювами на серебристом поле. Для моих земляков в этом заключалась очевидная игра слов, так как наша геральдическая птица была не кто иной, как отчаянный и предприимчивый ворон, который на венецианском наречии называется «pola».