Бойня - Дик Фрэнсис

— Желаю удачи! — беспечно сказала она, когда пришло время садиться в седло. Мы с Каскадом легким галопом направились к старту. Он, видимо, разогревался, но, как обычно, ничего не сообщал мне о своих ощущениях. С некоторыми лошадьми мысленное общение может быть почти таким же внятным, как человеческая речь, но вороной, стройный, резвый Каскад постоянно пребывал в беспомощном молчании.

Скачка оказалась куда труднее, чем я думал: один из наших соперников за то время, что мы не встречались, стал значительно более опытным. Они с Каскадом шли голова в голову, и на поворотах он висел на нас, как репей.

После последних четырех препятствий, на финишной прямой, он по-прежнему шел бок о бок с Каскадом: его жокей отжимал нас в сторону, хотя вся дорожка была свободна. Это была деморализующая тактика — этот жокей часто использовал ее против лошадей, которых считал опасными соперниками. Но я был не в том настроении, чтобы позволить ему или кому-то другому загонять меня в угол. В душе у меня кипела безжалостная ярость, я с трудом сдерживал рвущееся наружу отчаяние.

Я жестко вывел Каскада на последние препятствия и безжалостно погнал его на финишной прямой. Быть может, ему это не нравилось, но ведь он мне ничего не говорил.

Мы обошли противника на несколько дюймов. Каскад сделал несколько неверных шагов и остановился. Мне было немного стыдно. Я не радовался победе и, возвращаясь туда, где расседлывали лошадей, испытывал не очищающее освобождение от напряжения, а только нарастающий страх, что моя лошадь вот-вот упадет мертвой от перенапряжения.

Каскад на трясущихся ногах прошел к месту победителя, чтобы принять похвалу, несомненно, им заслуженную. Принцесса подошла, чтобы поздравить его. Глаза у нее были слегка встревоженные. Результат фотофиниша был уже объявлен. Каскад действительно победил. Но принцесса, похоже, больше беспокоилась не о победе, а о том, какой ценой она досталась.

— Вы его не слишком гнали? — спросила она, когда я соскользнул на землю. — По-моему, вы перестарались, а, Кит?

Я похлопал Каскада по дымящейся шее. Рука сразу стала мокрой от пота.

Многие лошади не выдержали бы такого напряжения — но Каскад выдержал.

— Он молодец, — сказал я. — Выложился полностью.

Принцесса смотрела, как я расстегнул подпруги и снял седло. Конь стоял не двигаясь, опустив голову от усталости, пока Дасти, путешествующий с ним главный конюх, накрывал его взмыленное тело теплой попоной, чтобы лошадь не простыла.

— Вам не надо ничего доказывать, Кит, — сказала принцесса очень отчетливо. — Ни мне, ни кому-то другому.

Я в это время забрасывал подпруги на седло. Услышав такое, я остановился и в изумлении воззрился на нее. Никогда еще я не слышал от нее ничего столь личного, никогда при мне она не высказывалась столь недвусмысленно.

Наверно, мое горе отражалось у меня на лице слишком отчетливо... Я медленно закончил собирать подпруги.

— Я, наверно, пойду взвешиваться... — сказал я. Она кивнула. Спасибо, — добавил я.

Она снова кивнула и похлопала меня по руке знакомым жестом, выражавшим одновременно понимание и разрешение удалиться. Я повернулся, чтобы идти в весовую, и увидел, как к Каскаду решительно направляется один из распорядителей. Приближаясь, распорядитель пристально рассматривал коня. Распорядители всегда очень пристально рассматривают лошадей, когда есть подозрение, что с лошадью обошлись жестоко, но в глазах данного конкретного распорядителя светилось нечто большее, чем просто забота о животном.

Я приостановился. Мне стало тоскливо. Принцесса проследила мой взгляд, и снова заглянула мне в лицо. Я встретился с ней глазами и увидел, что она все понимает.

— Идите-идите, — сказала она. — Взвешивайтесь.

Я с благодарностью удалился, оставив ее разбираться с человеком, который, наверное, больше всего на свете хотел, чтобы меня лишили жокейской лицензии.

А возможно, и самой жизни. Мейнард Аллардек, бывший сегодня распорядителем на скачках в Ньюбери (о чем я временно забыл), имел множество причин, важных и не очень, ненавидеть меня, Кита Филдинга.

Наиболее важные причины были иррациональны, и потому бороться с ними было практически невозможно. Они произрастали из кровной вражды между нашими семьями, насчитывавшей более трех веков. Эта вражда породила немало кровавых деяний. Филдинги не раз убивали Аллардеков, а Аллардеки — Филдингов. Нам с моей сестрой-близнецом Холли дедушка с самого рождения внушал, что все Аллардеки бесчестны, трусливы, подлы и вообще достойны всяческого презрения. Мы, вероятно, всю жизнь так и пребывали бы в этом убеждении, если бы Холли, вопреки всей этой вражде Монтекки и Капулетти, не угораздило влюбиться в одного из Аллардеков и выйти за него замуж.

Бобби Аллардек, ее муж, вопреки всему не был ни бесчестен, ни труслив, ни подл. Это был очень приятный и доброжелательный человек, работавший тренером лошадей в Ньюмаркете. Благодаря этому браку нам с Бобби наконец удалось положить конец вековой вражде в нашем поколении. Но отец Бобби, Мейнард Аллардек, по-прежнему цеплялся за прошлое.

Мейнард так и не простил Бобби этого «предательства». Вместо того чтобы смириться с решением сына, старик лишь укрепился во мнении, что все Филдинги — а мы с Холли в особенности — воры, мерзавцы, вероломные и жестокие. К моей тихой и безобидной сестрице Холли все это явно не относилось, но Мейнард видел всех Филдингов исключительно в черном свете.

Холли мне рассказывала, что, когда Бобби сообщил отцу (дело было у них на кухне), что Холли беременна и что его внук волей-неволей будет носить в себе гены и кровь как Аллардеков, так и Филдингов, Холли показалось, что Мейнард вот-вот задушит ее. Он уже буквально тянулся к ее горлу — но вдруг отвернулся, и его стошнило в раковину. Холли это так потрясло! И Бобби поклялся, что ноги его отца больше не будет в их доме.

Мейнард Аллардек был членом Жокейского клуба и использовал все свое обаяние, чтобы занять самый высокий руководящий пост, какого он только мог достичь. Он уже был распорядителем на нескольких крупных скачках и теперь стремился пробиться в триумвират — троицу главных распорядителей Жокейского клуба, из которых раз в три года избирается старший распорядитель.

Для Филдинга, работающего жокеем, избрание Аллардека на пост, предоставляющий последнему практически неограниченную власть над любым жокеем, означало бы катастрофу. Отсюда проистекали более понятные причины ненависти Мейнарда ко мне: по ряду обстоятельств Мейнард не мог погубить мою карьеру, жизнь или репутацию, не погубив при этом самого себя. Об этом знали я, он и еще несколько человек — достаточно, чтобы во всем, имеющем отношение к скачкам, Мейнард был вынужден обращаться со мной достаточно честно.

Но, если он сумеет доказать, что я действительно жестоко обошелся с Каскадом, это позволит ему на совершенно законном основании лишить меня лицензии. Что он и сделает с превеликой радостью. В разгар скачки, охваченный вышедшими из-под контроля эмоциями, я просто не подумал о том, что он следит за мной с трибун.