Укриана. Фантом на русском поле - Юрий Юрьевич Воробьевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Речь пойдет о диавольской, скрываемой, подоплеке происходящего в Укриане. О той его мистической ипостаси, которой, боюсь, улавливают далеко не все.
Когда закипает кровь
Как-то (уже давно) в гости ко мне пришла Жанна Бичевская. Рассказывала, с каким успехом прошел её очередной концерт. (Был такой аншлаг, что люди даже «на люстрах висели»)… А я как раз вернулся из Турции и обещал показать Византию — съемки в тех местах, где паломники из России в то время бывали ещё редко. Итак, крутится «видак», перегоняю на скорости ненужные фрагменты… Это не то. Это не то… Это…
— Что это? — Жанна неподдельно удивлена.
На экране видно, что я стою на какой-то сцене, а на трибунах буквально беснуется многотысячная толпа.
— A-а, это мой последний концерт в Стамбуле, — как бы вскользь заметил я и тут же не выдержал. Прыснул от смеха.
Да, это была, конечно, шутка. На самом деле всё обстояло вот как.
Однажды мне предложили осветить работу международного антиамериканского и антиимпериалистического форума. Вставить в прессе америкосам пистон — это по мне. К тому же — поехать в Стамбул… Давно мечтал побывать в заветном Царьграде.
На месте оказалось, что конференцию (очень представительную) организовали турецкие (весьма радикальные) коммунисты. В то время они, кажется, только что вышли из подполья. В кулуарах поговаривали, что партию поддерживают влиятельные военные.
В партийном офисе кроме портретов Маркса и Ленина — Мао, Че и, кажется, даже Троцкий. Круто! Я обратил внимание: партия — молодёжная. Почти все, кроме руководителей, — парни и девушки двадцати с небольшим лет.
Прошло несколько дней, и наконец заседания закончились. Предстояло прощальное мероприятие. Нас привезли в какой-то дворец спорта. Когда вошли в зал, в нём погас свет, загорелись многочисленные факелы, и началось скандирование. Мы двигались по центральному проходу к сцене, а тысячи молодых глоток ревели: «Америке — нет!» «Империализму — нет!» Искренние эмоции, собранные в могучий поток! Они были устремлены в нашу сторону. Они били с необычайной силой — и это ощущалось даже физически. У меня мурашки по спине побежали. Когда свет включили, все, кто был на сцене, стояли с совершенно ошалевшим видом.
Потом был концерт. Но я сидел и переживал происшедшее. Энергетический удар, подпитка! Во мне, ещё клокоча, медленно остывала закипевшая кровь.
Я как будто побывал на митинге, где ораторствовал Троцкий. Я как будто находился рядом с орущим Гитлером, в окружении обожающих его юных нацистов.[5] Я как будто стоял среди серой колыша-щейся массы хунвейбинов, завороженно внимавшей цитатам Мао.[6]
Уверяю вас, облучение революционной истерией, — сильнее, чем само содержание актуальных лозунгов… Облучение это — одно из проявлений действия того «Абсолютного оружия», о котором пишет священник Александр Круглов: «Главным «оружием» будущих войн, по-видимому, уже скоро станет чёрная магия тайнознаний. Впрочем, и традиционные вооружённые силы всё ещё сохраняют важную роль вспомогательного средства, готовящего применение ключевой ударной силы беззакония. Обычная война нужна для предельного разжжения человеческих страстей. Стрессовые ощущения, ненависть, обида и страх должны достичь максимального и всеохватывающего уровня, создавая тем самым оптимальные условия для применения самого смертоносного оружия — мистического… Мистическое оружие использует для уничтожения человека его собственный разум, который становится для него живой «головкой самонаведения». [40, с. 313, 314].
После «оранжевой революции», когда на Укриане пытались сформировать отряды для отправки в Белоруссию, один из молодых боевиков сказал: «Если ты пережил этот опыт, невозможно вернуться к своей спокойной, убогой рутине. Мы — наркоманы революции и распространим эту болезнь по всей бывшей империи». [27, с. 128].
С тех пор духовная болезнь, которую военный аналитик Эмиль Месснер называл «мятеже вой на», только прогрессировала. Когда едва лишь разгорался евромайдан, вывешенные на нём картинки уже говорили о многом. О степени демонизации сознания, от которого можно ждать чего угодно.
Итак, отправляемся в центр Киева. Тем более, здесь есть плакат — приглашение на Украину. На нем — смерть в малороссийском народном платье, с ленточками на черепе и с петлёй в руках. И подпись: «Horror in верьовки». На каком языке написано? — спросите вы. Да, это уже не просто суржик. Это евросуржик. Глядя на плакат, поневоле задумаешься о судьбе тех российских граждан, которых привозили в Днепропетровск по десять тысяч баксов за штуку. Так что, люди русские, не желаете прогуляться по Киеву? «Снова цветут каштаны» и всё такое прочее…
В общем, идём. Перед нами впечатляющая «картина». Монстрообразная свинья, а в ней — уродливые зародыши, которые кусают друг друга. Это, очевидно, подсознательно переданный образ политической борьбы на Укриане.
«Смерти нет, но смерть бодрит» — ещё один плакатный лозунг. На месте «бандитского режима» художники евромайдана хотели бы видеть «маму анархию» — рыжую тётку с голыми грудями, маузером и шашкой. Рядом — для пущей убедительности — пулемёт и, кажется, базука. Тётка, наступив ногой на череп, вроде как защищает своим украшенным пулеметными лентами бюстом идиллический малороссийский пейзаж. Только ведь мазанки под камышовыми крышами — строения пожароопасные. Напрасно «мама анархия» так играет с огнем!
Публицист Игорь Друзь пишет: «Я посмотрел на авторов данных «произведений искусства». Потрёпанные жизнью дядьки со следами многолетнего пьянства на лице спорили между собой то ли о конституции, то ли о проституции. Другие, в грязной дешёвой одежде, посреди бела дня спали вповалку возле бочки с горящими углями. Оппозиция долго верещала против попыток поставить Ёлку в центре Киева. И вместо рождественского символа одарила детей и взрослых дегенеративной «живописью», впрочем, вполне точно передающей больной дух евромайдана»…
Обычно революционные действия притягивают молодых борцов за справедливость. Они наслаждаются от ощущения того, как закипевшая кровь разносит «ярость благородную» по всему организму…
Известный философ Ф.Степун писал в своих мемуарах о том, что «молодежь особо утопична потому, что она живёт с закрытыми на смерть глазами. В так называемые «лучшие» годы нашей жизни смерть представляется нам бледной, безликой тенью на дальнем горизонте жизни, к тому же ещё тенью, поджидающей наших отцов и дедов, но не нас самих. Этим чувством здешней бессмертности и