Зеркало для слепого - Борис Пугачев

К концу месяца Родика приняли в институт, и он уехал в свой первый строительный отряд, а крымские друзья остались у них дома в Москве подготавливать дочь к экзаменам. Поступить ей не удалось, и к возвращению Родика в конце августа из стройотряда они уже отбыли в Феодосию. Институтская жизнь Родика была такой, что о поездках в Крым он даже не думал. Родители по какой-то причине тоже перестали посещать Крым, довольствуясь дачей в Подмосковье. Общение, как часто бывает в таких случаях, постепенно свелось к поздравительным открыткам и телефонным звонкам, а потом и вовсе прекратилось. С тех пор прошло двадцать два года. Родик из беззаботного юноши превратился сначала в преуспевающего ученого, доктора наук и руководителя крупной лаборатории. Потом из-за перестроечных перемен он стал коммерсантом. За это время Родик несколько раз ездил отдыхать на юг, правда, на Кавказ. Странно, но в Феодосию его и не тянуло, хотя именно там он испытал первую детскую влюбленность, первое опьянение вином и многое другое, ставшее в жизни первым…

Не вытираясь, Родик вышел из ванной, подошел к окну и всмотрелся в голубую даль, освещенную клонящимся к закату солнцем. На минуту ему показалось, что он в Феодосии, а за синевой волн просматривается знаменитый Золотой пляж.

«Старею, что ли? Сентиментальным становлюсь. Даже слезы на глаза накатили», — подумал он и сказал:

— Окса, хватит терять время. Лезь под душ. Доставай купальные принадлежности. Пойдем на море. Пляж через дорогу, а солнце уже почти на горизонте.

— Подожди, вещи развешу. Да и пообедать надо. Ты скоро заноешь, что голодный, — отозвалась Окса. — До заката еще долго.

— Пока будем обедать и с вещами возиться, стемнеет. Давай чего-нибудь перехватим, а потом уже попитаемся основательно. В Ялте должны быть хорошие рестораны. По кино помню — есть тут знаменитый открытый ресторан на морском вокзале. Можем пойти туда.

— Как скажешь. Я о тебе думаю. Мне купальник надеть — и готова.

— Мне тоже плавки дай. На пляже, думаю, яблоку негде упасть, а в кабинки очередь, и в них мочой воняет. Море тут, конечно, грязноватое, но на безрыбье и рак — щука. Заплывем подальше. Ну, пошли, а то когда еще искупаемся.

— В Стамбуле тоже море…

— Даже три. Однако сомневаюсь, что там купаются. Стамбул — огромный и грязный город. В Москве и то чище. Хотя… В Мраморном море, может, и поплаваем, посмотрим. Море, солнце и песок. Море, солнце и песок. Побежали.

Только попав на улицу, Родик вспомнил об опасности, но поозирался и ничего настораживающего не заметил. Следуя детективному жанру, он на всякий случай вернулся в холл гостиницы и поинтересовался у доброжелательно улыбнувшейся ему администраторши, не искал ли его кто-нибудь. Услышав отрицательный ответ, попросил известить запиской, если кто-то будет его спрашивать. Холл был пустынен, и Родик, покидая его, подумал: «У страха глаза велики. Стыдно. Веду себя, как в примитивном детективном кино. Чему быть, того не миновать. Если все время бояться, то можно манию преследования приобрести и стать параноиком. Надо расслабиться и отведенное на путешествие время отдыхать. Если за мной и следят, то профессионалы, и я так просто их не вычислю».

Остаток дня ему удалось провести без тревожных мыслей: вволю покупаться, сытно поужинать в ресторане, прогуляться по Ялте, наслаждаясь чернотой и прохладой южной ночи.

Погранично-таможенные процедуры прошли на редкость легко и быстро. Пассажиры столпились на деревянном помосте причала, с интересом разглядывая суденышко, на котором предстояло пересечь море. Катамаран выглядел элегантным, но уж слишком маленьким для такого серьезного плавания. Однако это никого не смущало. Наоборот, все пребывали в радостном состоянии, которое слегка омрачалось задержкой отплытия по «метеорологическим условиям». По этому поводу многие стали возмущаться (ведь стоял полный штиль, а голубое безоблачное небо никак не вязалось со столь тривиальной причиной), полагая, что погода ни при чем, просто, как обычно, где-то что-то прохлопали ушами.

Особенно взбудоражились женщины, чья цель была далека от туризма. Они являлись так называемыми челночными коммерсантками, и опоздание могло вылиться для них в существенные проблемы при приобретении товаров.

Родик, еще накануне давший себе установку на отдых, лениво-безразлично созерцал происходящее, бездумно нарезая круги по пирсу и не вступая в общую полемику. Окса, то ли по привычке, то ли следуя его примеру, стояла в тени какой-то постройки и приглядывала за вещами. Наконец что-то случилось, и около катамарана засуетились люди. Родик понял: начиналась посадка.

Внутри катамаран напоминал салон самолета— в большой каюте кресла были авиационными и располагались в похожем порядке. На дальней стене помещения висело несколько мониторов, и Родик подумал, что им, вероятно, будут показывать, как теперь стало принято, видеофильмы. «Молодцы. Сервис сделали, — отметил он мысленно. — Все-таки плыть почти десять часов, а заняться на этом маленьком суденышке нечем. Шесть шагов в одну сторону, двадцать в другую. Бара нет».

Пассажиры суетились, устраиваясь на своих местах. Всевозможные запахи заполнили душное помещение.

— Пойдем на свежий воздух, — предложил Родик Оксе. — На корме я заметил банки. Вроде чистые.

— Какие банки? — спросила Окса.

— Да скамейки, — поправился Родик, добродушно хихикнув. — Так они у моряков называются. Пойдем, подышим морем, пока этот кагал устроится и успокоится.

На корме действительно имелась возможность комфортно расположиться, рассчитывая на одиночество, хотя запахи выхлопных газов ощущались. Все же тут было лучше, чем в душном и шумном помещении.

Вскоре катамаран, завибрировав корпусом, отошел от пирса и, сделав сложный маневр, покинул гавань и двинулся вдоль берега. Родик, развалившись на холодном металле и полузакрыв глаза, лениво всматривался в пляжи, заполненные людскими телами, любовался скалами, нависающими причудливыми формами над водой и переходящими в зеленеющие на горизонте холмы. Вскоре появились знакомые очертания знаменитого «Ласточкиного гнезда», не доходя до которого катамаран развернулся и устремился в открытое море. Теперь вокруг было только голубое пространство, образованное сливающимися водой и небом.

Родик некоторое время всматривался в эту колеблющуюся голубизну, надеясь увидеть что-то интересное, но вскоре ему надоело. Положив голову на колени Оксы, он привычно закрыл глаза так, чтобы через веки проходили солнечные лучи, как бы насыщая все его тело энергией. Размеренный плеск воды вызывал сонное успокоение.

Катамаран плавно покачивался на небольших волнах. Они ритмично бились о корпус. Родик то ли заснул, то ли опять впал в медитативное состояние. Ему казалось, что он плывет по Карибскому морю, а голова его покоится на коленях Марипили. Она рассказывает, как ей было плохо без Родика и она хотела приехать в Москву, но вместо нее поехала Вера, поскольку мерзавец Карлос не отпустил ее из публичного дома, а Вера — человек свободный, смогла вырваться. Всплыли картины Вериного приезда весной в Москву. Как она, несмотря на возраст, по-детски восхищалась всем — от Кремля и Нового Арбата до Большого театра и подмосковных усадеб. Впитывала дух потерянной родины. Родик, помня доброе отношение, проявленное к нему Верой в Валенсии, отбросил все дела и с утра до вечера возил ее по Москве. Реальность переплеталась в сознании Родика с вымыслом или сном. Что-то тягостное появилось в этом состоянии. Как будто он переходил из одной сферы в другую. Он как бы пересекал невидимые границы миров: недавнего советского, вчерашнего и сегодняшнего, давно ушедшего вместе с венесуэльскими приключениями, фантастического будущего. Чувства смешивались и то принимали один из миров, то, вызывая ужас, заставляли бежать в другой, в котором Родик начинал жалеть, что ушел из предыдущего. Он возвращался и снова, подвергаясь мучениям, куда-то стремился. В мирах этих возникали хорошо знакомые ему люди, но действия их были незавершенными, а когда Родик пытался их завершить, непонятный гнет наваливался на него с новой силой. Он хотел и не хотел принять тот или иной мир, в который опять попадал, притягиваемый поиском ощущений, а может быть, инстинктивным желанием найти там свое место. Родик сделал усилие и покинул этот калейдоскоп, но в реальность не вернулся.