Темная сторона Москвы - Мария Артемьева

Чужими гробами Рома хвастался как собственным достижением. «Экий могильный червь!» — с раздражением подумал Левашов. А вслух сказал:

— Получается, что все кладбище давно обновилось. Кроме самых знаменитостей и богачей.

— Ну что вы! — Рома даже остановился в изумлении. — Вы ничего такого не думайте. Могилки-то тут все разные. Некоторые вообще никак трогать невозможно!

— Это почему вдруг?

— Очень разные могилки. Кого здесь только нет…

Со странным выражением на лице Рома алчно оглядел аллею. Левашов как-то внезапно и резко ощутил приближение сумерек, вечерней сырости, свойственного октябрю стремительного холодного заката. Солнце гаснет, и все вокруг делается черно-белым, как на старинной гравюре.

— Администрация кладбища не совсем без мозгов. Наоборот: они свое дело тонко соображают, — застенчиво улыбнулся Рома, очнувшись от каких-то своих мыслей. — Вот давайте я вам сейчас покажу…

Леонид Сергеевич вздрогнул.

— Да не надо. Пожалуй, мне…

— А мы уже рядом стоим. Вот сюда, сюда смотрите!

Народный экскурсовод настойчиво потянул Левашова за рукав. Вместе они сделали два шага и внезапно оказались перед чьей-то заброшенной могилой. Могильная плита на ней, темная и покосившаяся, почти вросла в землю. С трудом читалось имя, выдолбленное в камне: «Агласия Тенькова». Даты рождения и смерти, все другие надписи, если и были здесь когда-то, стерлись от времени.

Над холмиком, густо заплетенным пожухлой травой, возвышался невысокий каменный ангел. Он беззвучно плакал. У ангела было миловидное девичье лицо, скорбное и почти живое. Левая скула ангела слегка надкололась, но это совсем не портило впечатления. Напротив — каким-то непонятным образом делало каменное лицо еще более живым.

Все в груди Левашова сжалось и похолодело.

— Зачем вы? — спросил он Рому, но не договорил: закружилась голова. Боковым зрением Леонид Сергеевич увидел: со стороны главной аллеи, колышась, мерцая, к ним приближалось что-то белое. Луч? Отблеск?

— Агласия Тенькова, — голос экскурсовода звучал теперь гулко, будто раздавался не под открытым небом кладбища, а из глубины какого-то свода. И вдруг справа — детский голос:

— Мама?

Леонид Сергеевич оглянулся, но никого не увидел. Что-то вцепилось в него изнутри и потянуло тягостно и страшно. Так бывает, когда душа человеческая испытывает всепобеждающую неизбывную тоску.

— Агласия Тенькова, — заколотился в голове голос Ромы, — жила когда-то в Замоскворечье. В слободе, где селились по большей части староверы. Москва была тогда деревянным городом…

Левашов перестал сознавать себя. Впав в оцепенелое беспамятство, он слышал разные голоса и видел незнакомых ему людей, улавливал обрывки чужих разговоров. Все вокруг было незнакомо, но в то же время и понятно, и узнаваемо…

Это был странный гипнотический театр: все, что ему представлялось, виделось будто сквозь хлипкую грязную завесу, а время от времени она растворялась, расплываясь радужным пятном, отчего Левашов испытывал мучительную дурноту. И только взгляд каменного ангела, преследуя его тяжким укором, оставался неизменно тверд.

Левашов увидел старинную московскую слободу — широкую разъезженную телегами улицу с крепкими деревянными теремами по обеим сторонам, огороженными мощными частоколами глухих заборов. Самый высокий среди них — дом богатого купца Спешнева.

В могучих воротах — прямой как палка старик с насупленными вечно бровями — сам Спешнев. Богатство его огромно, но он копейки не потратит ради удовольствий. Деньги обязаны работать, и всякий человек, бедный ли, богатый, обязан трудиться с раннего утра до вечерней зари. Ибо развлечения все от лукавого. Враг рода человеческого только и подстрекает людей на праздность, чтобы уловить в свои сети неопытных. Спешнев — старовер.

Он пользуется уважением среди других купцов. У старика крутой нрав, считают соседи, но он добродетелен. Его побаиваются все бездельники, пьяницы-никчемушники и проходимцы. Спешнев никому не дает спуску. Ему доверяют порядочные и обеспеченные люди — поскольку слово сурового купца тверже и надежнее стали.

Жена Спешнева давно умерла. Богатый вдовец сам растил и воспитывал троих детей — дочерей и сына.

Но сын, вместо того чтобы, подрастая, батюшке в делах помогать, одних только забав по кабакам искал. И нашел на пьяную голову. Как-то влез в чужую драку и погиб от ножа лихого человека. Старшая дочка выросла молчуньей; сильно грустила об умершей матери. А однажды уехала на богомолье и передумала возвращаться. Послала отцу покаянное письмо да так и осталась при Белозерском монастыре послушницей, рассчитывая закончить свою жизнь черной монахиней.

С младшей дочерью Спешнева, Агласией, и вовсе нехорошо вышло. Пока старик, мечтая о продолжении фамилии, придирчиво выбирал достойного жениха для дочки — богатого чтоб и знатного родом — девушка влюбилась в своего сверстника, молодого соседа с той же улицы, Ивана Тенькова.

Они вдвоем все переглядывались, пока строгий старик делами занимался. Идет по улице Иван — Агласия уже в окошке его стережет. Глаза не завяжешь, улыбку не удержишь, чистую радость в сердце не спрячешь.

Иван Теньков, хоть по богатству до Спешнева не дотягивал, но был не из шелапутных, свой капитал имел, и в Бога и его заповеди глубоко веровал. Честь по чести посватался он к Агласии.

Но старик взбеленился.

— Никакого Ивана Тенькова, голодранца, знать не знаю и видеть в своем доме не желаю!

Прогнал парня, даже и разговаривать не стал. «Не нужны мне за приданым охотники». Еще и насмеялся над молодым соседом.

Агласия, узнав о случившемся, на отца впервые в жизни разгневалась. Несправедливым показался ей поступок старика. Да и разве богатство — главное? «Как же может батюшка в Бога веровать и богатства требовать? — не понимала девушка. — Все в руках Божьих. Сегодня есть богатство, а завтра — глядь, и нет его. А любовь в сердце человека, и ее никак не отнять».

Вполне разумное, казалось ей, рассуждение. Решилась с отцом поговорить. Вдруг да удастся умолить батюшку?

Только зря она на батюшкину доброту понадеялась. Едва заикнулась об Иване, о семейном с ним счастье, ей мечтавшемся, как старик впал в помрачение ума.

— Ежели ты такая дура, неустроенная, что голодранцу веришь, так и тебя знать не хочу! — бушевал Спешнев. Злобные его крики сотрясали дом; вся улица их слышала. Агласия заплакала, но слезы старика не смягчили. Напротив: увидав, как убивается дочка по молодому парню, разъярился Спешнев и, совершенно ополоумев, набросился на девушку с побоями: — Не моя ты дочь, и приданого тебе никакого не дам! Босиком отсюда пойдешь!.

И впрямь — выгнал родную дочь на улицу, не позволив с собой даже узелочка с вещами прихватить.

Стояла она у запертых ворот и рыдала. Старик всем слугам строго-настрого запретил пускать ее обратно. Надеялась Агласия, что батюшка еще опомнится, просила, молила, звала. До самого вечера.