Ваш ход, миссис Норидж - Елена Михалкова

– А что говорит служанка?

– Мэри уверяет, что не прикасалась к вещам.

– Что-нибудь пропало? – спросила миссис Норидж. В глубине души она сомневалась, что Барри Гринвич знал, как одевалась его супруга, но, к ее удивлению, он твердо ответил, что все на месте.

– Я не осмелился брать оттуда что-либо еще. Как-то, знаете, рука не поднялась. Где-то неделю спустя я вернулся домой раньше, чем предполагал – не к ужину, а к чаепитию. Дома была Бернис, наша кухарка. Я вошел в гостиную, и мне в глаза бросилась чашка из мейсенского фарфора, с фиалками – любимая чашка Джудит. Она стояла на столе, стул был слегка отодвинут. Понимаю, то, что я говорю, звучит нелепо… Но выглядело все так, словно кто-то только что отошел от стола. Я, разумеется, решил, что это дело рук Бернис, однако она довольно ядовито заметила, что если бы хотела утащить чашку, то не стала бы оставлять ее на виду.

– Кухарка могла выпить чай из чашки покойной хозяйки, – заметила миссис Норидж.

– Бернис с Джудит не раз устраивали перебранки… Уж если говорить начистоту, Бернис скорее плюнула бы в эту чашку, чем стала бы пить из нее. Она клянется, что не отрывалась от своей стряпни. Говорит, у нее в мыслях не было переставлять посуду в буфете.

– Постойте-ка… – Гувернантка нахмурилась. – Так посуда была переставлена?

– В том-то и дело! Когда я встал на табурет, увидел, что блюдца сдвинуты, а пара чашек перевернута. Супруга моя покойная всегда так делала, когда протирала там пыль, – она ни кухарку, ни служанку до этого ответственного дела не допускала, говорила, что они все перебьют.

Мистер Гринвич испустил долгий прерывистый вздох.

– Я, конечно, все равно грешил на Бернис. Посудите сами, миссис Норидж, ведь дома, кроме нее, никого и не было. Но что-то меня грызло… Ведь, ей-богу, ей незачем было брать чашку. А уж пыль протирать – и подавно! Она своей-то работой тяготится, зачем же ей взваливать на себя чужую?

– А служанка? – спросила миссис Норидж. – Мэри могла прийти в ваше отсутствие?

– Мочь-то она могла, да только от Мэри не дождешься, чтобы она столы лишний раз протерла, уж о зеркалах и не говорю. До буфета она никогда в жизни не добиралась. Нерадивая девица. Но ведь и на этом дело не закончилось! Потому-то я и обратился к вам… – Барри замялся. – Сказать по правде, не знаю, чем вы сможете мне помочь, но Эффи велела все выложить вам как на духу.

– Так что же еще случилось?

Мистер Гринвич снова вздохнул так тяжело, словно последняя часть рассказа потребовала от него концентрации всех жизненных сил, и промокнул черным платком взмокший лоб.

– Джудит цветов никогда не любила, – сказал он. – Считала, баловство это все и глупость. От них, говорила, у нее голова раскалывается. А пару лет назад вдруг начала возвращаться домой с букетами. Высокие такие цветы собирала, вроде колокольчиков… Внизу, у реки.

Миссис Норидж понимающе кивнула. Пойма широкой и быстрой реки Марот, протекавшей под Эксберри, в июне приобретала нежный розово-лиловый оттенок, становясь издалека похожей на вечернее облако, опустившееся с небес отдохнуть и набраться сил у воды. То цвела наперстянка.

– Я поначалу молча удивлялся, потом спросил: что это ты? А Джудит мне отвечает: они мух отпугивают. Кто-то ей сказал, она и поверила. Раз в неделю сама ходила за цветами, и воду им меняла, и разговаривала с ними. Пока от них была только красота, ей в том проку не было, а раз полезные – это, значит, совсем другое дело.

Хоть мистер Гринвич выразил свою мысль не совсем стройно, гувернантка поняла, что он хочет сказать. «Что ж, весьма практичный подход».

– Третьего дня я возвратился домой уже в сумерках. Я помощник мистера Галлоуби в банке «Галлоуби и сыновья», дел было много и пришлось задержаться… Цветы я увидел через стекло, когда подходил к дому, и сперва решил, что это розы. Подумал, Эффи принесла. А вошел в гостиную – и глазам своим не поверил! Букет красовался на том месте, где Джудит всегда его ставила.

– Бернис и Мэри отрицают, что это дело их рук?

– В том-то и дело! Они в тот день и вовсе к нам не приходили. У Бернис был выходной, а Мэри зубами маялась и ездила к доктору. Миссис Норидж, если бы вы разобрались, я был бы вам очень признателен. Мне все это не дает покоя. Не знаю, что и думать.

– А что вы сделали с цветами? – спросила миссис Норидж.

Мистер Гринвич явственно смутился.

– Да ничего… Попросил Мэри, чтобы меняла им воду… Они пахнут… да и взгляду, так сказать, приятно…

Миссис Норидж постаралась скрыть улыбку. Вдовец не знал, как угодить покойной супруге, но очень старался.

* * *

Прислуга, как выяснила гувернантка, была приходящей.

«У супруги моей характер всегда был не сахар, – объяснил Барри. – Но в последний год стало совсем невесело. Бернис твердила, что ей недоплачивают, а Мэри то и дело жаловалась, что Джудит кричит на нее. Вот обе и уехали – не смогли жить с хозяйкой под одной крышей».

Миссис Норидж сопоставила сорок два года, прожитых четой Гринвич вместе, с вещами в шкафу, чашкой и цветами.

«Хм!» – сказала она себе. Объяснение случившемуся напрашивалось само.

Чтобы проверить свое предположение, вместо ужина гувернантка совершила прогулку до поймы. Путь ее лежал через банк Галлоуби, и вскоре она убедилась, что Барри Гринвичу достаточно было сделать небольшой крюк, чтобы оказаться у реки. Затем неспешная прогулка вверх по склону – и вот он уже на своей улице, где дома из порыжевшего кирпича стоят плечом к плечу.

Сорок два года совместной жизни – не шутка. Каков бы ни был характер супруги, Барри не хватало ее; не в силах смириться с утратой, он создал, сам того не осознавая, иллюзию, что миссис Гринвич по-прежнему с ним, и раз в неделю старательно поддерживал ее, как хороший садовник поддерживает и продлевает цветение розы. Его спасительный самообман был очевиден.

После окончания рабочего дня он спустился к реке, чтобы нарвать цветов, и не кто иной, как он сам, достал чашку супруги из буфета. Конечно, Барри Гринвич выглядел как человек, которому даже цветные сны не снятся, но миссис Норидж знала, что в таких вопросах нельзя доверять впечатлению от внешности.

С этими выводами она заглянула в тот же вечер к модистке.

– Ваш брат слишком долго прожил со своей женой и не готов отпустить ее. Он хочет, чтобы она и после смерти продолжала заботиться о нем…

Гувернантка собиралась продолжить, но осеклась, заметив веселое изумление, отразившееся на курносом лице Эффи.

– Что вы! – Модистка всплеснула руками. – Клянусь вам, единственное, чего хочет Барри, – чтобы Джудит оставила его в покое!

– Вы хотите сказать, он не тоскует по жене? – нахмурилась миссис Норидж.

– Я от вас скрывать не буду: если бы Джудит объявилась, хоть в живом, хоть в призрачном виде, Барри, пожалуй, полез бы в петлю. Характер у него терпеливый, а если сказать точнее, вялый, не чета моему. Но даже его Джудит доводила до белого каления. Все соседи слышали, как они бранились! Она и посуду била, и пиджак его выкинула как-то раз… А то удочки взялась ломать через колено! Колено у нее было будь здоров, толще двух моих, но удилищем ее так хлестнуло по щеке, что шрам остался. – В голосе Эффи, как показалось гувернантке, прозвучало скрытое удовлетворение. – Она потом болтала направо и налево, будто ее Барри стегнул хлыстом. Ну да Джудит здесь хорошо знали, так что веры ее словам не было.