Большая "К" и маленькая "Ко" - Юлия Чаттерджи

– Немного, от восьми до десяти, по-моему, – засомневалась Варварка. – А в этом пять, видишь, всего-то. Зато тут Есенин не то жил, не то работал, не то встречался с кем-то. Помнишь: «Белая береза под моим окном…»?

Я прямо-таки обиделась на Варварку. Знаю я, конечно, мало, но не настолько, чтобы «Белую березу» не знать:

– Конечно, помню, он же любимый поэт Ирены! – я замялась и продолжила:

– Мне до сих пор не верится, что ее больше нет. Она так здорово Москву знала, как будто жила сто лет… Как будто в Москве жила сто лет… А ведь она не жила столько… Тут столько не жила…, – я запуталась окончательно.

– Она сама не жила, зато жили и дед ее, и прадед.

Мы шли, огорченные воспоминаниями. Они, бывает, как нахлынут, так приходится ждать, когда отлив сам собой произойдет. Фотография Ирены Сергеевны висела в школе долго, под ней горела свечка. И отражался свет в глубине молодых глаз Ирены Сергеевны. Иногда ее лицо само всплывает перед глазами, а иногда – захочешь, но вспомнить не можешь… Вот так…

– Сегодня – родительское собрание, – сказала нам Мария. – Напомните папам, мамам, тетям, дядям, братьям, сестрам, в общем – тем, кто может прийти. Я по электронной почте все всем разослала, но дел у всех много, могут и забыть.

Мария – наша новая классная. Очень классная классная.

Хорошо, что именно она пришла в прошлом году после Ирены. Ирена была молодая. Очень молодая для того, чтобы умереть так вдруг. «Сгорела как свечка», – охнула тогда бабушка.

Мария – совсем молоденькая. Я верю, что она будет долго жить. Когда мы вырастем, она тоже еще не будет старой. Мамы наши между собой называют ее Машей. Она для них и вправду – Маша. Но не только потому, что молодая. А потому что родная.

«Тоненькая такая, как веточка. Глаза черные горят и светятся. Любовью светятся», – бабушке она нравится.

Что бабушка может знать про сегодняшнюю жизнь? Ничего. Почему же она все всегда про все понимает? Я об этом еще подумаю.

– А про что будет собрание? – подал голос наш не-то-чтобы-отличник Илюшка.

Он парень очень добрый, веселый, учится легко, но «без напора», как сказала наша математичка. Она-то, конечно, ждет от Илюшки напора и побед на олимпиадах. Нашу математичку Валентину Вениаминовну мы называем Витаминовной. Хотя помешана она не на витаминах, а на математике. Весь мир кажется ей цифровым. Папа хихикает:

– А что, она права!

Мария Илюшке ответила так:

– Вообще-то, конечно, надо бы про ваши двойки. Но вы их еще не успели нахватать, на дворе – только сентябрь. Поэтому оно будет организационное.

– Про тетради и атласы? – фыркнула моя Варварка.

– Про атласы, про тетради, Варя, тоже будет. Но еще будет про переезд и про слияние.

– Какой переезд, куда? – заволновался Борька.

Он совсем недавно переехал в центр из дальнего Подмосковья.

– Мы с мамой только что сюда переехали, еще в себя не пришли.

– Дело в том, что, возможно, наша школа должна будет переехать.

– Куда? – Борька заволновался еще больше.

– Не знаю, может быть, в другую школу, – грустно ответила Мария Анатольевна. – Это буду решать не я.

Расстроенные ребята вышли из класса, на ходу обсуждая новость.

– А далеко, интересно, эта школа? – спросила я.

– Мария сама наверняка не знает, – заметила Варвара и задумчиво потерла нос:

– И зачем нам понадобилось переезжать?

И тут я спросила:

– А может, это кому-то другому понадобилось в наше здание переехать?

Иногда меня осеняют умные идеи, вы согласны?

Мы с Варваркой вышли из школы и пошли домой по перекопанной улице. Варварка поправила волосы:

– И кому же мог понадобиться бывший дровяной двор в саду?

Я медленно переваривала сказанное Варваркой, она умела заставить меня задуматься. Слова «дровяной двор» вызывали в моей памяти только скороговорку: «На дворе – трава, на траве – дрова. Не руби дрова на траве двора!»

– Варварка, ты не темни: какой еще дровяной двор?

– А ты не помнишь, что Ирена рассказывала? Или ты ушла тогда раньше?

Ирена вела у нас кружок «Москвоведы и москвоеды». На занятиях она рассказывала про старинные здания у нас на улице и во всем Центральном округе. Мы гуляли с Иреной вдоль набережных, переходили мосты, шли пешком то до Солянки, то до Таганки. Бывало, Ирена, как Царевна-Лебедь, махнет правой рукой – и справа вырастают старые церкви, которые раньше так прятались от нас за домами, что мы их даже не замечали. А потом махнет левой рукой – и в окнах домов вдруг начинают мелькать лица поэтов и художников, живших здесь когда-то. А еще Ирена читала нам стихи:

На сером небе – веток кружева,

Под серым небом – велика река.

А слева по мосту идет трамвай,

А справа по мосту – приходит май.

Откуда – май,

Куда везет трамвай

И мост ведет –

Узнай у птичьих стай…

Стыдно признаться, но я, когда слушаю стихи, сразу начинаю хотеть есть. Это ужасно и глупо, хотя стихи я люблю. Но для меня лучше их все-таки самой себе и про себя читать. Потому что, если кто-то их громко читает на улице, на людях, то прохожие вокруг начинают оборачиваться. Могу их понять. А я начинаю стесняться и отвлекаться, толком не слушаю, только стесняюсь. А когда я стесняюсь, то хочу есть. Вот и все. Очень просто. А стихотворение хорошее, правда?

Но тогда я действительно сбежала, потому что застеснялась, захотела обедать, придумала что-то про срочные дела, сделала вид, что не поймала неодобрительный Варваркин взгляд и побежала через мост к себе домой, на набережную.

– Да-да, ушла раньше… А что двор? – полюбопытствовала я, переводя разговор в нужное русло.

– Неужели тебе это интересно? – съязвила Варварка. – Неужели ты еще есть не захотела?

– Варварка!! Скажи скорее!

– Ладно-ладно, слушай: там, где наша школа, был когда-то дровяной двор в огромном саду купцов. В этом дровяном дворе были оранжереи, беседки и даже маленький фонтан. А основная усадьба купцов – рядом. Она и сейчас там стоит. Но сначала там не купцы жили, а какой-то Ржевский. Он еще каменные палаты возвел, которые и стали основой усадьбы.

– Хи-хи, – сказала я. – Это про него всякие анекдоты рассказывали?

– Да нет, он капитан был, а анекдоты рассказывали про поручика. Ирена рассказывала, что род капитана Ржевского происходил от потомков князя Рюрика. А потом в усадьбе вроде бы и поручик жил. Но все это было очень давно, еще в восемнадцатом веке, представляешь?

Я представить не могла, мне вообще кажется, что даже сто лет – это страшно много. Только вот бабушка моя считает по-другому.