Мемуары посланника - Карлис Озолс

Война союзников с Германией началась с больших русских потерь. Было ясно, Россия не в состоянии снабжать свою армию, и ее действительно неисчерпаемый военный материал – только люди. Но пушки врага уничтожали и этот материал. Хотя и поздно, но союзники увидели недостаток снаряжения и предоставили России большие военные заказы и кредиты, распределив их по различным комиссям и миссиям, в состав которых входили соответствующие специалисты, военные, гражданские инженеры. Сюда, однако, вошли и совершенно случайные люди, так называемые «военные удачники», счастливо избежавшие благодаря разным протекциям мобилизации и забронировавшиеся в разных организациях тыла.

Особенно заманчивой была командировка в Америку, поскольку командируемые члены комиссий получали большое жалованье и подъемные. Конечно, в валюте. Таких сумм вполне могло хватить не только на дорогу в Америку, но и для кругосветного путешествия. В качестве члена одной из комиссий в ноябре 1915 года отправился в Америку и я.

Стояли жуткие октябрьские дни, когда я, приготовляясь к отъезду, последний раз посетил Латвию, тогда еще входившую в состав России. Простился со своими престарелыми родителями и отправился в далекий путь. Жуть охватила меня, когда, возвращаясь в Петроград, я переехал границу тогдашней Лифляндской губернии.

Дело в том, что вся Лифляндия (часть теперешней Латвии) уже находилась в районе военных действий, и у власти в крае были, конечно, военные. Как всегда во время войны, приняв власть, военные, от высших чинов до низших, пренебрежительно и высокомерно относились к гражданской власти. Повсюду наблюдалась одна и та же картина. На улицах, в ресторанах, кафе – всюду сновали военные. В переполненных поездах между Ригой и Петроградом путешествовали преимущественно люди в погонах. В вагонах не хватало мест. Как служащий Министерства путей сообщения, я пользовался различными привилегиями, в том числе бесплатным проездом в любом поезде. Но купе во всех поездах были заняты, приходилось устраиваться в коридорах, но даже там пассажиров было до отказа. С большим трудом можно было добраться до уборной. Однажды ранним утром я пошел в уборную умыться и привести себя в порядок, и ко мне подошел молоденький офицер, требуя пропустить его вперед. Я отказался. Он, рассчитывая на свою физическую силу, толкнул меня, очевидно решив занять мое место. Это меня взорвало. Я бросил ему в лицо вопрос:

– Кто вы, офицер или хулиган?

Вместо ответа он попытался меня ударить и уже нацелил кулак мне в голову, но я удачно отпарировал удар левой рукой, в свою очередь ударив его по шее. Мой противник был маленького роста и сразу понял, что я сильнее. Пригрозил:

– Я буду стрелять! – и побежал в купе за револьвером.

Намерение это ему не пришлось, однако, привести в исполнение; коридор был переполнен, пока он добрался до своего купе, весь его пыл прошел. В вагоне наступила тишина. Я услышал чей-то самоуверенный голос:

– Я бы его в котлетку изрубил!

Это произнес другой офицер. Я промолчал. Потом ко мне вдруг подошел казачий полковник, старший офицер в вагоне, и объяснил, что обязан составить протокол о драке, произошедшей в полосе военных действий, что грозило большими неприятностями не только молодому офицеру, но в особенности мне. «Лучший выход, – предложил он, – обоюдное извинение». Когда выяснилось, что молодой офицер, столь грозно наступавший на меня, молодой курляндский барон, и по вагону разнеслось, что «немец» хотел побить «латыша», все симпатии оказались на моей стороне, даже тот самый офицер, который хотел изрубить меня в котлету, теперь ласковыми взглядами выражал мне свое сочувствие. Даже казачий полковник подошел ко мне на Николаевском вокзале Петрограда, прощаясь, сердечно пожал руку и шутливо сказал:

– А жаль, что вы более основательно не поколотили этого немецкого барончика.

Не только русская интеллигенция, но и все, кто отдавал себе отчет в происходящих событиях и настроениях России и ее народностей, неизменно клонили свои сердца к латышам. Как бы ни рассматривали и ни оценивали нас высшие власти, латыши у русских вызывали симпатию. Мне известно, что и в полках русской армии при ежегодной разверстке новобранцев по ротам старые фельдфебели, офицеры и ротные командиры всегда настойчиво требовали от полковых адъютантов, чтобы в их роты направляли больше латышей, как исключительно надежных солдат.

Вспоминаю школьные годы. Немцев и тогда не любили, нам, ученикам, постоянно говорили, что уже недалеко то время, когда приставка «фон» будет заменена словом «вон». Тогда я горячо желал, чтобы это пророчество сбылось как можно скорее.

Война была в полном разгаре. Немецкие подводные лодки проявляли чудеса. Неуловимые, они преследовали пароходы не только в Северном море, но и в Атлантическом океане. Никто не чувствовал себя в безопасности. Пароходы тонули, люди погибали тысячами. Поэтому членам нашей комиссии советовали ехать не через Атлантический океан, а через Сибирь и Тихий океан. Это было особенно важно для тех, кто ехал с семьями. Я был один и выбрал кратчайший путь через Атлантику.

Уладив дела, я немедленно выехал. До Финляндского вокзала меня проводили жена и дети. Что каждый из них думал, когда поезд отправлялся, не знаю. Вероятно, они, как и я, верили, что разлука будет непродолжительной. Я тешил себя надеждой, что к следующей весне буду дома, а если не удастся, семья приедет ко мне. Я вспомнил отца, его благословение, это укрепило меня и слегка рассеяло тревоги и грусть расставания с близкими. Я не знал тогда, что события развернутся так быстро, не мог предполагать, что ровно через три года после отъезда Латвия будет объявлена независимой и я только через пять лет снова встречусь с семьей. Воздадим хвалу Создателю за наше неведение! Люди были бы очень несчастны, если бы знали, что их ждет впереди. Интерес жизни, воля к ней, вся наша сила в том, что мы не знаем будущего, оно окутано туманом неизвестности. Если бы этого не было, многие не захотели бы жить.

Наш поезд шел через Финляндию. Стояла зима. Вся Финляндия была покрыта снегом. Блестел солнечный спокойный день. Этот покой северной природы воспринимался нами особенно благодатно, так он не похож на Петроград. Там все тревожило, будоражило нервы, сама природа неистовствовала. Ветер свирепствовал как-то особенно, бешено крутился снег, что-то зловещее царило в воздухе. Мы могли доехать до северного Торнео, тогда конечного пункта. Мы объезжали Ботнический залив, восхищались прекрасным зимним солнцем. Мимо проносились маленькие чистые железнодорожные станции.

Тишина природы, солнце, снег, любезность финляндцев – все успокаивало и радовало. Мы, взрослые путешественники, невольно и незаметно превратились в беспечных детей: на всех остановках выбегали из вагона, швырялись мягким снегом, веселились, нервный Петроград был забыт. Кофе с прекрасными свежими сливками, дружелюбные улыбки финских девушек, душевный покой примиряли с жизнью, вчерашние тревоги отступали, в сердце просыпались самые искренние симпатии к финнам. Впрочем, русский народ, за самым редким исключением, людей так называемых «правых убеждений», никогда не был враждебно настроен по отношению к Финляндии. Прекрасно отдавая себе отчет в недостатках собственной жизни, критикуя изъяны политического строя, не закрывая глаза на собственную «обломовщину» и беспечность, русские справедливо признавали за финнами многие достоинства, ценили их трудолюбие, любовь к чистоте и порядку.