Валтасар. Падение Вавилона - Михаил Ишков

Скоро под ногами открылись огромные конные массы вооруженных людей, одолевавших вброд Оку. Привиделся ощерившийся пищальной и пушечной пальбой «гуляй-город», атакованный крымчаками. Неподалеку от поля боя была видна сожженная деревенька. Ближе к белокаменной Москве, у переправы через Пахру, полыхающие хаты монастырского села, через два века названного Сновом. Неужели мне довелось быть свидетелем знаменитого сражения под Молодями? Приметил я и бороду князя Воротынского. Сердце облилось кровью, когда вспомнил его незавидную судьбу.[5]

Отсюда из подмосковных, прозрачных до рези в глазах небес, с батьковщины, я отправился в путь-дорогу. Двинулся пехом, опираясь на посох, на удивление легко обгоняя беременные летними, теплыми дождями облака.

Скоро за Окой открылось южное предполье Московии, каким оно было лет шестьсот назад. Вдалеке завиднелась полоска Днепра — в ту сторону я и направил стопы. Перешагнул Десну, Сейм, добрался до Ворсклы, где вновь наткнулся на большие конные отряды вооруженных людей. Были среди них конные степняки, рыцари с латинскими крестами на щитах и хоругвях, густо пехоты и местами многочисленные косяки запасных лошадей.

В памяти шевельнулось — это же битва на Ворскле, когда орда хана Кутлуя, захватившего власть в Золотой Орде, опрокинула рыцарские полки Витовта и тумены Тохтамыша, искавшего у литовцев убежища.[6]

Задержаться бы на мгновение, глянуть на атаку, но скоро густой дым горевших хат затянул место сражения, а меня неодолимо потянуло вдаль.

Шагая по небесам по-над берегом Днепра, я наблюдал волны литовских и польских нашествий, рвавших «украйну» Руси. Оказался свидетелем погрома Киева, узрел походный шатер Батыя, более напоминавший передвижной дворец. Сошел на землю в устье Днепра и на лимане — вот редкая удача во сне! повстречался с самим святым Андреем Первозванным. Он был здоровяк, мужчина сильный, крепкий. В ту пору, установив крест на высоком берегу Днепра, он направлялся в Ахею. Я пытался предупредить его о гибельности этого хождения. Святой человек только усмехнулся в ответ — он обо всем ведал: о нечестивцах, проживавших в городе Патры, о кресте в виде буквы «ха», ожидавшем его в Патрах… Мне ли отговаривать апостола!.. Всю ночь мы просидели у костерка на берегу тихой протоки, толковали о том, что было, что будет. Похлебали ушицы, преломили хлеб. Апостол благословил меня на дальнейший поход, «ибо (я накрепко запомнил его слова, «зарубил на носу») не только Internet, но и изучение жизни древних народов, тоже является постижением воли Господа нашего Иисуса Христа». — Как это? — удивился я.

— Побываешь в Вавилоне, узнаешь, — ответил великий добрый человек.

Он отправился на север, а я, следуя его совету, продолжил путь наполдень.

Его напутствие грело мне душу весь долгий путь над Черным морем, над Армянским нагорьем. Оставив позади горные хребты, я спустился на землю возле развалин древнего города Харрана и оттуда уже, погрузившись в библейские времена, водной ширью Евфрата направился к морю.

Скоро в насквозь прозрачной, небесной голубизне, повыше ровного месопотамского — горизонта, очертилась пирамидальная, ступенчатая гора, на вершине которой заблистало что-то вроде бельведера. Это же знаменитая Вавилонская башня, а надстройка — храм Бела-Мардука! Заиграли радужными бликами выложенные в разные цвета ступени самой башни, и, наконец, где-то на уровне двух самых высоких, отсвечивающих золотом и серебром ярусов затрепетали метелки финиковых пальм, кроны яблоневых и гранатовых деревьев. Я затаил дыхание — вот они, висячие сады, бесценный подарок, поднесенный любимой женщине влюбленным мужчиной. И тут же подступила горечь — имя этой женщины поглотили века, и теперь мы не можем точно сказать, как звали мидийскую царевну: то ли Амитиис, то ли Амиту, то ли Амитиду, то ли Амтиду. Она являлась родственницей нам, славянам…

Город ликования открылся мне башнями у ворот Иштар, а также продолженной влево линией бастионов, среди которых заметно выделялась стена Имгур-Эллиль. Стены Вавилона составляли красу и гордость священного города. Всего вокруг столицы было возведено тройное кольцо, не считая могучего наружного вала, которая включил в свои объятья не только городские кварталы, но и летний дворец Навуходоносора, а также предместье, где жила знать, Бит-шар-Бабили. К тому моменту, когда наш калакку[7]пристал к берегу, я был бос, загорел до черноты, за плечами котомка, на бедрах чистая белая повязка. Свернул к воротам Сина, бога Луны.

Сначала попал на базарную площадь, прислушался к воплям разносчиков холодной воды и продавцов свежеиспеченных лепешек, загляделся на местных акробатов, ловко влезавших на гладкий высокий шест и крутивших на нем самые замысловатые сальто и перевороты. Не мог глаз оторвать от одетого в широкие шальвары и кожаный жилет на голое тело молодца, разгуливавшего по лезвию длинного двуручного меча, чья острота была неоспоримо проверена одним из зрителей, который легко разрезал о клинок волос, выдранный из хвоста осла. Рядом группа острословов подбивала крестьянина, приведшего на продажу бычка, поиграть «в кубки».[8]На выходе с базара ловко управлялся с огнем фокусник в индийском наряде. Он ходил по раскаленным углям, выдувал изо рта гигантских размеров пламя, добывал огонь из каждой безделушки, подсунутой ему зрителями.

Выбравшись с базара, я нашел одноименную улицу, ведущую к прорезавшему восточные кварталы Вавилона каналу Арахту, двинулся по ней в сторону Ниппурских ворот. На пересечении с улицей «Того, кто слышит каждого, кто обращается к нему за милостью» приметил дом.

Его я оставил, возвращаясь из первого путешествия в Вавилон. К этому же порогу и теперь привела меня дорога.

Тебе, царь, вот какое было видение; вот какой-то большой истукан; огромный это был истукан, в чрезвычайном блеске стоял он перед тобою, и страшен был вид его