Безумие на двоих - Алекса Гранд

С широчайшей улыбкой во все тридцать два зуба я выскакиваю из белого автомобиля с шашечками и ловко перепрыгиваю через ухоженный газон. Поправляю задравшийся край джемпера, нащупываю кнопку звонка и никак не ожидаю, что мою руку накроет чужая ладонь, а в нос ударит въевшийся в кожу древесно-мускусный запах.

– Матвей, что ты…

– Саша. Баринова. Верно?

Киваю робко и внутренне съеживаюсь, потому что в обманчиво-вкрадчивых интонациях шкалит концентрированная всепоглощающая ненависть.

Саша

– Да. Почему ты…

– Заткнись.

Обрывает меня на полуслове Матвей и сбрасывает мои подрагивающие пальцы вниз, прекращая способную разбудить соседей заливистую трель. Быстро нащупывает в карманах ключи, отпирает замок и издевательски придерживает передо мной дверь, чтобы я могла протиснуться в просторный двор с мощеной дорожкой, ведущей к двухэтажному светло-бежевому дому.

– Добро пожаловать в ад, сестренка.

Пропитанные ядом слова ударяются мне в спину и заставляют споткнуться, а цепкие пальцы, подхватывающие меня в полуметре от земли, больше пугают, нежели успокаивают. Казавшийся принцем каких-то полчаса назад парень вовсе не принц, карета превратилась в гнилую тыкву и умчала забирать какую-то другую Золушку. А Фея-крестная вряд ли предусмотрена каноном той сказки, в которую я попала.

– Тебе стоит вернуться обратно в свой Урюпинск.

– Елец.

– Без разницы.

Снова швыряет в меня обидные слова Матвей и с хмурым видом взлетает вверх по ступенькам, а я не могу избавиться от картинок, проносящихся в разноцветном калейдоскопе перед замутненным взором.

Вот Мот улыбается мне краешком губ и приглашает потанцевать. Вот бережно придерживает за талию. Вот убирает упавшую на щеку прядь волос. Вот замирает и шумно выдыхает, прежде чем подарить нежный, мучительно-сладкий поцелуй.

Не верится, что это все – один человек.

– Мот.

Шепчу еле слышно, тише, чем шелестит в пожелтевшей кроне деревьев ветер, и застываю, как вкопанная. Когда смешавший черное с белым в невообразимый рисунок и перевернувший мой мир парень оборачивается.

Его челюсть напряжена, зубы стиснуты, костяшки пальцев побелели. А зрачок полностью слился с радужкой и теперь являет собой одно огромное чернильное пятно.

Пугает до чертиков.

– Это я для своих Мот. А для тебя – Зимин Матвей Сергеевич.

Источая волны осязаемого гнева, проводит между нами черту нагло скалящийся брюнет, и именно в этот момент распахивается резная деревянная дверь и впечатывается ему в плечо.

А на пороге стоит моя мама – домашняя, без грамма косметики на фарфорово-белом лице, с волосами, убранными в наспех заколотый неаккуратный пучок. Кутается в длинный махровый халат, достающий ей до пят, и близоруко щурит глаза, как всегда забыв свои очки на тумбочке перед телевизором.

– Матвей, ты вернулся. Как хорошо. И Сашенька здесь. Заходите скорее, мы с Сережей вас заждались, – частит она и по укоренившейся привычке ерошит густые блестящие волосы Мота, не замечая, как яростно гуляют желваки у него на скулах.

И я отчаянно хочу закричать, расплакаться, как в детстве, и долго сучить ногами. А потом прижаться к матери, обхватить ее руками за талию и в малейших деталях рассказать все, что со мной приключилось. Что после дурацкой вечеринки для первокурсников противно тянет в левой части груди, что губы до сих пор горят от неправильных по определению поцелуев, а мерзавец Матвей, несмотря на отвратительный характер, представляется симпатичным и привлекательным.

Но любовь к матери вряд ли позволит мне закатить полномасштабную истерику и чистосердечно во всем признаться. Ведь Баринова Вера Викторовна целых восемнадцать лет отказывала себе во многом, экономила на гардеробе и тянула меня сама. Так что сломать замаячившее на горизонте счастье, которое позволило мягкому лучистому свету поселиться  в ее васильковых глазах и стерло глубокие морщинки, было бы безобразным проявлением эгоизма.

– Добрый вечер, Сергей Федорович, – отвлекаюсь от курсирующих в мозгу по замкнутому кругу «за» и «против» и невольно сравниваю приблизившегося к маме и положившего ей ладони на плечи мужчину с Матвеем.

Зимин-старший такой же высокий, и такой же жилистый. Ни грамма лишнего жира нет у него на боках, потому что он ведет активный образ жизни и постоянно тренируется в специально обустроенном для этого зале на цокольном этаже.

Его руки такие же крепкие, пальцы такие же длинные, как у Мота. А волосы так же зачесаны набок, только вот среди смоляной черноты встречаются пока еще редкие серебристые пряди.

А еще Зимин Сергей Федорович так же виртуозно умеет ставить людей в неловкое положение.

– Добрый вечер, Сашенька. Как посвящение? Познакомились с моим сыном?

Ответ на заданный вопрос битым стеклом застревает у меня во рту, и я судорожно сглатываю, изучая остановившегося за спинами у родителей Матвея. Он проводит ребром по горлу, недвусмысленно намекая, что о случившемся в клубе мне лучше молчать. И я по непонятной мне самой причине подчиняюсь, попадая под его влияние.

– Все нормально, немного потанцевали, поболтали с Иришкой, – сообщаю беспечно и стараюсь ничем не выдать, что внутри напряжена, как натянутая гитарная струна. – А с Матвеем только сейчас у ворот пересеклись.

Обычно я не умею врать виртуозно, нередко палюсь на мелочах, но сейчас получаю мягкую улыбку от мамы и снисходительный кивок от Мота. Выдыхаю неслышно, немного расслабившись, и мечтаю о том, как взлечу вверх по лестнице на второй этаж и запрусь изнутри в отведенной мне комнате.

Только вот у Сергея Федоровича на остаток дня, вернее сказать, ночи, явно другие планы.

– А пойдемте чай пить. Что-то я проголодался. Составите компанию?

Озвученное дружелюбным баритоном предложение не вызывает у меня ничего, кроме неприятия. И я собираюсь улизнуть к себе, сославшись на какой-нибудь правдоподобный предлог, вроде «я очень устала и хочу спать». Но мама устремляет на меня такой просительный взгляд, что я тут же сдаюсь и покорно бреду в кухню с множеством современной техники и огромным овальным столом посередине. Под неусыпным материнским руководством завариваю в фарфоровом чайничке горный чай и усердно натираю блюдца вафельным полотенцем.

Жду, пока горячий ароматный напиток настоится, и тогда разливаю его по чашкам. На ходу приобнимаю маму, получаю от Зимина-старшего искреннее спасибо и почему-то обижаюсь, когда Мот отставляет свою кружку в сторону и поднимается, чтобы достать из холодильника баночку ледяной колы.

Вот что я ему плохого сделала, а?

– В общем, так, Сашенька, я обо всем договорился. Заявление твое о переводе подписал, учиться будешь в одной группе с Матвеем.