Аспид - Кристина Старк

Отца, первого человека в клане, боялась не только я. Его братья, дяди Шон и Пэдди, никогда с ним не спорили. Мои кузены вздрагивали, когда он обращался к ним. Массивный и широкоплечий, с высоким лбом, густой темной бородой и холодными, как лед, глазами, мой отец был похож на рыцаря тайного ордена, который положит жизнь во славу того, во что верит. Он не терпел неповиновения, легкомыслия, образа жизни, противоречащего католическим ценностям. Не согласные с ним рано или поздно покидали клан и лишались какого-либо покровительства со стороны МакАлистеров, а заодно и возможности безбедно жить на землях клана. Моя двоюродная сестра, забеременевшая не будучи замужем, покинула клан, и я больше никогда ее не видела.

Только Рейчел, моя мачеха, не робела перед отцом. Она была на пятнадцать лет моложе его и, как мне казалось, очень любила его. Не знаю, кого она в нем разглядела, но явно не только состоятельного коллекционера с экстремальными религиозными взглядами. Она умела умаслить его, заговорить его гнев; только Рейчел могла превратить его в сговорчивого и спокойного человека, который не поставит тебя на колени в угол за малейшую провинность.

Я же словно обладала даром совершенно противоположным: приводить отца в бешенство. Ему не нравилось во мне абсолютно все: мои ведьмовские рыжие волосы, доставшиеся мне «невесть от кого» (вообще-то у моей бабушки по матери были такие же, но отец об этом почему-то постоянно забывал), мои темно-зеленые глаза с коричневыми пестринками, мой слишком высокий голос и мое неуемное любопытство. Однажды он обмолвился, что я слишком похожа на мать, и это словно тоже стало одним из моих недостатков.

В детстве у меня была аллергия. Стоило мне съесть что-то сладкое – мои руки и лицо тут же покрывались красными зудящими пятнами, которые очень долго сходили. Няня однажды сказала: если я буду их расчесывать, они покроют меня всю, как чешуя, и я превращусь в змею. Мой отец, услышав это, выставил ее из дома в тот же день. Он испытывал сильнейшее отвращение к змеям и пришел в ужас только от одного сравнения его дочери со змеей.

Еще он ненавидел все мрачное и темное, сумерки и луну, фокусников и гадания, аборты и геев, кошек и юрких черных птиц с желтыми глазами, которые вили гнезда в кустах. Еще Хеллоуин и ряженых, паутину и плесень, татуировки и одежду из кожи, дерзость и слишком громкий смех. Много всего!

Но больше всего на свете он ненавидел Стаффордов.

Я не помню, когда услышала фамилию Стаффорд впервые. Наверно, ее произносили еще над моей колыбелью. Потом я то и дело различала ее в разговорах взрослых. Чаще всего ее произносил дедушка. Он выплевывал ее так, будто она жгла ему язык, и обычно фамилия шла в паре со словом «проклятые». Совсем по-другому произносила эту фамилию Рейчел: тихо, одними губами, словно, поминая Стаффордов, можно было накликать беду. От папы я не слышала эту фамилию почти никогда: он заменял ее словами «бесы», «черти», «нечисть», «псы». Братья отца, если приходили в гости, так больше ни о ком другом, кроме Стаффордов, не говорили. Эта фамилия приводила их в нервное возбуждение, в какое приходят собаки, когда у них перед мордой трясут дохлым зайцем.

Дядя Шон однажды чуть не умер от серьезного ранения. Но Рейчел всю ночь молилась над ним, и он чудом поправился. С тех пор дядя Шон боготворил Рейчел, считал ее святой, и даже пообещал однажды в подарок убить для нее Стаффорда. Словно убийство Стаффорда – это самая высшая благодать и награда, о которой только можно мечтать.

Я не раз пыталась выяснить, о ком это в нашей семье так часто говорят. Но добиться от Рейчел ответа никогда не удавалось. Братья только фыркали и сплевывали от досады. К отцу я даже подходить с этим вопросом боялась – он аж зубами заскрежетал, когда впервые услышал «Стаффорд» из моих уст.

Помню, что я решилась на крайний шаг – спросила у дедушки. Пробралась к нему однажды в комнату, когда все были заняты своими делами. Только вот время выбрала не самое подходящее. У дедушки то и дело случались приступы старческого слабоумия, которые внешне не всегда можно было распознать. Он выглядел обычно, даже поддерживал разговор, но при этом мог совершенно не узнавать даже близкого человека.

Так случилось и в тот раз. Он спокойно разглядывал меня, когда я спросила у него: «Деда, а кто такие Стаффорды?» Потом поманил меня пальцем, а когда я наклонилась к нему, чтобы расслышать ответ, вдруг схватил меня за волосы и заорал: «Не поминай дьявола в моем доме! А не то я убью тебя, ведьма! Этими вот руками возьму и убью!»

Я перепугалась до смерти и закричала так, словно меня резали. В комнату влетел Сет, отбил меня у деда и приказал идти в свою комнату. Я слышала звуки борьбы за закрытой дверью. Когда дед был не в себе, его сила словно утраивалась: он мог запросто сломать шею такой, как я. Больше я к дедушке с расспросами не приставала.

* * *

Когда мне было десять, Рейчел родила малютку Агнес в госпитале Святого Винсента. Хорошо помню, как мы поехали забирать их на кортеже из семи тонированных машин. Агнес была такой маленькой, что без труда уместилась бы в коробку от обуви. У нее было красное личико, и помню, как отец все спрашивал и спрашивал, когда ее кожа посветлеет. Ему не нравился оттенок кожи его новорожденной дочки, потому что она напоминала маленького краснолицего чертенка. И кричала она так пронзительно – позавидовали бы гарпии. Рейчел даже плакала над своим ребенком, ведь он, едва родившись, уже не угодил отцу.

Однако уже через пару недель Агнес стала такой ангельски-бледной и хорошенькой, что отец не мог наглядеться. В отличие от меня в Агнес ему нравилось все: ее безмятежный сон, ее золотые кудри, ее тихий, спокойный нрав. Он даже заказал ее портрет, на котором ее смешную мордашку окружили райскими зарослями, бабочками, голубями и ягнятами, и этот портрет повесили в гостиной на самом видном месте, словно в назидание о том, каким должен быть идеальный ребенок.

Но я не припомню, чтобы ревновала. Наоборот, Агнес словно отвела от меня гнев отца. Пока он и Рейчел были заняты ею, я наконец могла стащить больше сладостей с кухни, реже ходить в церковь, больше времени проводить не за чтением Библии, а за книгами моей няни, мисс Бирн, которые она всегда прятала под матрас и читала только тогда, когда никто не видит. В них рассказывалось о непокорных герцогинях, строптивых графинях и бесстрашных баронессах, которые бросали вызов высшему свету и делали все, что им нравилось. И еще страстно сливались в объятиях со своими графами и герцогами строго каждые пять страниц. Узнай мой отец, что я читаю такие книги, – и меня не спас бы никакой Иисус. Меня бы, наверно, запаковали в коробку и отправили в более подходящее место – к Стаффордам например. Прислуживать их темному ордену, подносить им тапочки из кожи младенцев и варить супы с человечиной.

Однажды, когда мне было двенадцать, мы с братьями играли в прятки, и я спряталась в родительской спальне. Пока я сидела под кроватью, мое внимание привлек небольшой чемоданчик, с какими клерки обычно ходят на работу. Любопытство взяло верх, и я открыла его. Внутри оказались подшивки каких-то бумаг, фотографии и вырезки из газет, причем все они были о Стаффордах: