Тело - Алексей Шолохов

– Грязь нужно смывать кровью, – произнес Митрич и воткнул вилы в живот Савелию.

«Додж Караван» несся по проселочной дороге, изредка притормаживая на непроходимых ухабах. Водитель угрюмо смотрел вперед, трое пассажиров сидели с закрытыми глазами. Вдруг водитель вскрикнул и нажал на педаль тормоза. Пассажиры выругались и уставились на него.

– Ты чего… – начал седой мужчина, но тут же осекся, проследил за взглядом своего приятеля и издал стон. На деревьях вдоль дороги висели человеческие тела. То, что люди мертвы, не вызывало никаких сомнений. Трупы были обнажены и выпотрошены, словно бройлеры перед варкой.

Мишка проснулся. Посмотрел на часы – было двадцать шесть минут первого. Вот это ты спишь! Ну, если каждый день ложиться далеко за полночь, то удивительно, что он вообще проснулся. Миша встал и пошел на кухню. Попил воды и только теперь заметил, что вокруг что-то не так. Он чувствовал чье-то присутствие. За пять лет одинокого проживания в однокомнатной квартире в Выхино он научился понимать, когда он один в квартире, а когда нет. Особенно это было актуально в дни, подобные сегодняшнему, когда до утра по клубам и когда выпито больше, чем принимает организм. Мишка просыпался и первым делом прислушивался к звукам в квартире. Даже если особь противоположного пола вела себя тихо и не храпела, как тягловая лошадь при подъеме в гору, он чувствовал ее. И в считаные секунды, пока не началось «А куда мы сегодня пойдем?», под угрозой возвращения жены выпроваживал, как правило, несимпатичную девицу.

Сегодня Мишка отклонился от собственных правил. Может, кошмар тому виной, а может, потому что он был уверен, что никого не приводил? Ну, тогда кто в ванной?

Миша снял нож с магнитной вешалки и пошел к двери в санузел. Свет был выключен, и нахождение там хоть кого-то было по меньшей мере странным. И страшным. Мишка был просто уверен, что там кто-то прячется. Он резко открыл дверь и ткнул наугад ножом. Кто-то был за шторкой в ванне. Человек просто стоял. Миша едва подавил желание ткнуть его ножом. А вдруг это какая-нибудь девица? Просто любит стоять в темноте в ванной. Он отдернул штору, все еще думая об обнаженной девушке. Нож выпал из руки, Миша попятился и сел на унитаз. Перед ним, покачиваясь на крюке, торчащем из потолка, висел выпотрошенный труп. Точно такой же, как и те, из его сна.

Он проснулся, резко подскочив на кровати. Сердце рвалось из груди. Миша лежал и прислушивался к звукам. Барабанная дробь сердечной мышцы заглушала происходящее в квартире. Если в ней вообще что-либо происходило. Но ему хватило услышанного здесь. Кто-то шевельнулся, зашуршали какие-то тряпки, возможно, простыня. Кто-то был с ним в одной кровати. И он, несмотря на то что боялся, очень хотел узнать кто.

– С тобой все в порядке?

Уже лучше. Раз она говорит, значит, не выпотрошенная.

Миша повернулся на голос. На второй половине огромной кровати, подтянув под подбородок одеяло, лежала девушка. Вроде даже и симпатичная.

– Кошмарный сон, – ответил Миша и снова лег.

– Надо развеяться, – предложила девушка.

«Не начинай, а!»

Он повернулся к ней и собирался озвучить свои мысли, прибавив внезапное возвращение жены, но вдруг понял, что забыл ее имя.

– Послушай, милая, – начал он и тут же осекся.

«А она действительно милая. Зачем искать кого-то на вечер, если есть вполне неплохой экземпляр?»

– Может, на ВДНХ сходим?

– На достижения народного хозяйства потянуло? – улыбнулась девушка.

«Она определенно ничего».

– Там началась выставка «Охота и рыбалка».

– А-а, тогда понятно.

– Нет, ну а потом в киношку забуримся. Ну, ты как?

– Почему бы и нет?

– Только я еще с неделю пешеход, так что придется добираться на метро.

– Сто лет под землей не была. Мы, кстати, можем ограничиться посещением этой обители архитектурных изысков.

Миша с трудом догадался, что она имеет в виду станции подземки, а вот имя ее он так и не вспомнил. Михаил очень надеялся, что это временное явление.

* * *

Вячеслав Прудников, дожив до двадцати пяти лет, не имел собственной жилплощади, не имел семьи, да и счастье в личной жизни было шатким и чертовски неустойчивым. Но так было не всегда. Еще год назад у него была жена, сын и двухкомнатная квартира в Люблино. Что могло произойти за какой-то месяц (ведь он был уверен, что до этого все было хорошо), чтобы Светка сделала разворот на сто восемьдесят градусов? А вместе с ней развернулся сын и его квартира в пятьдесят квадратных метров.

Он пытался, конечно, разделить по справедливости, но все было против него. Вячеслав прописался в материнской квартире в Орехово-Зуево, снял квартиру в Выхино и зажил пусть не счастливо, но более или менее спокойно. С сыном по решению суда он проводил два выходных дня в месяц, с бывшей женой виделся практически каждый день – работа на одном предприятии обязывала. Слава привык видеть ее каждый день и относиться к ней как к государству Люксембург. Есть она, да и черт с ней – ему от этого ни холодно, ни жарко.

Вначале, когда она сообщила ему об измене, а потом и любви к тому, кто ее обхаживал два года, не поверил ей. Любящая жена и мать трахалась, как потаскуха, по съемным квартирам два года?! Два гребаных года он входил в квартиру, целовал ее в щечку, ужинал и шел спать, ничего не подозревая. А следовало бы. Когда она объявила ему о сексе по графику, тогда и надо было все понять. Так нет же, он решил, что его роднулечка устает на работе – общение с грубыми мужиками и все такое. Ох, как он был близорук. Прудников был уверен, именно поэтому она и загуляла. Он слишком оберегал ее. Помыть посуду – да, милая. Постирать – белое отдельно от черного. Приготовить ужин – конечно, любимая. Секс по субботам – почему бы и нет, родная.

Потом он возненавидел ее. Однажды, придя с работы, он обнаружил свои чемоданы у соседа Гришки. Замки были сменены, а сама она укатила к маме в Ставропольский край. Он ненавидел ее около года. Опять же в собственном репертуаре. Тихо, молча. Возможно, надо было как-нибудь более жестко отреагировать. Дать в морду ей и ее ненаглядному. Только Слава не был уверен, что она сошлась с тем же, с кем и кувыркалась два года. Он даже сомневался, что за эти проклятые два года у нее был всего лишь один любовник. Прудников просто отступил.

Слава продолжал ненавидеть ее до тех пор, пока к ним на базу не устроилась Олеся. Он не верил в любовь с первого взгляда, но что-то подобное произошло с ним. Двадцать пять лет не тринадцать, но он увлекся ей, как пацан. Казалось бы, подойди, пригласи на ужин. Так нет же, его хватало только на легкую улыбку и слабый кивок в ответ на ее приветствие. Его раздражала собственная неуверенность и мягкотелость.

«Ты словно пряник, размоченный в молоке, – подтрунивал сам над собой Слава, одинокими вечерами лежа перед телевизором. – Так и не заметишь, как будешь задувать свечку с цифрой тридцать на торте в полном одиночестве».