Алая нить - Франсин Риверс

— Те amo, Alejandro Luis Madrid. Corazon y alma[3].

Потом она разрыдалась, прерывисто, тяжело всхлипывая. Он обнял ее и на испанском языке обрушил поток своих чувств. Конечно, нельзя сказать, что она поняла все слова, но по глазам и по его прикосновениям она почувствовала, что любима.

На протяжении многих лет он еще не раз, в моменты сильных эмоциональных потрясений будет вдруг переходить на свой родной язык. Он говорил по-испански в их первую брачную ночь, и еще, когда она сказала ему, что беременна. Он плакал и что-то шептал на своем языке в те светлые утренние часы, когда Клэнтон пробивал себе дорогу в этот мир, и потом, когда родилась Каролина. И, глотая слезы, говорил по-испански в ту ночь, когда умер ее отец.

Но этой ночью на крыльце они оба забыли о ярком освещении. Они вообще забыли обо всем на свете, пока не распахнулась входная дверь, и отец не велел ему уйти.

Ей запретили встречаться с ним. В то время ее отцу было откровенно безразлично, что Алекс был четвертым по успеваемости на курсе из двухсот человек. Важным для него было только то, что Луис Мадрид, отец Алекса, был «одним из этих латиносов», которые работали на виноградниках в округе Сонома. Ее отца также вовсе не заботило, что Алекс работал по сорок часов в неделю на местной газовой станции, чтобы скопить денег на учебу в колледже.

— Желаю ему удачи, — сказал отец, и было совершенно ясно, что как раз удачи он желает Алексу в последнюю очередь.

Сьерра приводила доводы, улещивала его, хныкала и умоляла. Обратилась за помощью к матери, которая на удивление поспешно отказалась принять ее сторону. В отчаянии она пригрозила, что сбежит из дому или покончит жизнь самоубийством. Этим она привлекла к себе внимание.

— Стоит тебе хоть раз позвонить этому латиносу, и я звоню в полицию! — кричал отец. — Тебе пятнадцать. Ему восемнадцать. Я сделаю так, что его посадят!

— Если ты это сделаешь, я скажу в полиции, что ты жестоко обращаешься со мной!

Отец тогда позвонил тетке в Мерсед и договорился отослать к ней племянницу на несколько недель, чтобы остудить пыл Сьерры.

Алекс ждал ее. Но когда она вернулась, он оказался еще несговорчивей, чем ее упрямый родитель. В запасе у него имелась парочка лаконичных испанских словечек, с помощью которых он четко выразил свое отношение к идее Сьерры встречаться тайно. Алекс как истинный боец предпочитал действовать открыто. И она никак не предполагала, что он дерзнет самостоятельно решить проблему. Однажды он просто появился у ее дома, через пять минут после прихода отца с работы. Позже она узнала от соседки, что около часа Алекс поджидал его на улице. Мать из сочувствия к их затруднениям пригласила Алекса пройти в холл, пока не придет отец и не выставит его вон.

Крепко стиснув руль своей «хонды-аккорд», Сьерра вспоминала, что она почувствовала в тот день, когда увидела Алекса в холле между отцом и матерью. Она была совершенно уверена, что отец убьет его или, по меньшей мере, изобьет до полусмерти.

— Что он здесь делает?

Даже сейчас она слышала гнев в голосе отца, когда тот швырнул свой кейс на пол. Сьерра была абсолютно убеждена в том, что отец лишь освободил руки, чтобы вцепиться в горло Алекса.

Молодой человек отошел от матери Сьерры и повернулся лицом к отцу.

— Я пришел просить разрешения встречаться с вашей дочерью.

— Разрешения! Так же, как вы испросили разрешения повезти ее на школьный бал?

— Я думал, Сьерра решила этот вопрос. Я ошибся.

— Именно! Вы очень ошиблись! А теперь уходите отсюда!

— Брайан, дай молодому человеку шанс ис…

— Не вмешивайся, Марианна!

Здесь Алекс проявил твердость своего характера.

— Все, что я прошу, — это выслушать меня.

Он даже не заметил, что Сьерра стояла наверху лестницы.

— Я не желаю ничего слушать.

Выглядели они как два ощетинившихся пса.

— Папочка, пожалуйста… — сказала Сьерра, спускаясь по лестнице. — Мы любим друг друга.

— Они, видите ли, любят друг друга! Сомневаюсь, что он тебя любит.

— Ты не понимаешь! — сдавленным голосом воскликнула она.

— Я многое понимаю! Марш к себе в комнату!

— Без Алекса я никуда не пойду, — заявила она в ответ, спустившись в холл и заняв место рядом со своим любимым. И в этот самый миг она вдруг отчетливо поняла, что стоит отцу лишь двинуться в сторону ее Алекса, и она сделает все, что в ее силах, чтобы остановить его. Никогда еще она не испытывала такой яростной решимости!

Алекс схватил ее за руку и решительно подтолкнул — Сьерра оказалась за его спиной.

— Это мужской разговор. Не вмешивайся.

И пока он говорил, он ни разу не отвел взгляда от отца.

— Убирайтесь из моего дома.

— Все, что мне нужно, это несколько минут разговора с вами, мистер Клэнтон. Если после этого вы мне укажете на дверь, я отступлю.

— Прямо в Мексику?

— Брайан!

Как только отец произнес эти слова, лицо его приобрело свекольно-красный оттенок. Алекс же под влиянием своих собственных предубеждений не намеревался легко уступать.

— Я родился в Хилдсбурге, мистер Клэнтон. Как, собственно, и вы. Мой отец официально прошел тест на получение гражданства десять лет назад. Он сдал экзамены на отлично. На все пятьдесят звездочек. В своей жизни он ни разу не обращался к государству за помощью и не взял ни одного доллара из социальных пособий. Он усердно трудится на своей работе и, возможно, усерднее, чем вы в вашем роскошном офисе в центре города занимаетесь вопросами недвижимости. Мы живем не в викторианском особняке, — сказал он, быстрым выразительным взглядом окинув помещение, — но и не в лачуге.

Его небольшая пламенная речь не изменила ситуацию к лучшему.

— Вы закончили? — спросил отец, легкое смущение которого уже выгорело в испепеляющей ярости.

— Вам, вероятно, приятно будет услышать, что мои отец и мать с таким же неодобрением относятся к моему выбору, как и вы.

От глубокого изумления у Сьерры открылся рот.

— Не одобряют Сьерру? — возмутился оскорбленный отец. — Почему?

— Почему, как вы думаете, мистер Клэнтон? Она белая, и она протестантка.

— Может быть, вам следует прислушаться.

— Я прислушиваюсь к их мнению. Я глубоко уважаю своих родителей, но у меня есть и свое мнение. Я так понимаю: фанатик есть фанатик, вне зависимости от цвета кожи.

Долгая напряженная тишина повисла в холле.

— Итак, — с непреклонной решимостью продолжил Алекс, — будем говорить или мне уйти?