Оливье, или Сокровища тамплиеров - Жюльетта Бенцони

Оливье! Санси любила его беззаветно, поскольку и для нее, и для Рено, ее мужа, появление младенца на свет стало настоящим чудом...

Покидая Сен-Жан-д'Акр[7]после ночного бракосочетания, наспех устроенного королем Людовиком IX, которому не терпелось избавиться от человека, вызвавшего излишне нежную склонность его прекрасной супруги Маргариты Провансальской, Санси де Синь, владычица Валькроза, знала, что поспешное отплытие на марсельском корабле не было путешествием навстречу счастью, хотя впервые остановиться на долгом пути им предстояло на Кипре, острове любви. Она всей душой любила Рено с двенадцати лет, и любовь эта устояла после брака со старым, хотя и очаровательным Адемаром де Валькрозом, который сумел подарить ей счастье, так и не сделав ее женщиной. А Рено любил королеву Маргариту — с того момента, как впервые преклонил перед ней колено. Санси знала об этом и, хотя была уверена, что чувство ее останется безответным, согласилась выйти за него только потому, что об этом умоляла Маргарита, ее крестная мать, которую она горячо любила. Это было единственным средством вырвать из рук палача слишком обольстительного Куртене, ведь король застал его в спальне жены. Конечно, это случилось при весьма драматических обстоятельствах, но они были столь двусмысленными, что вызвали ревность у человека, которого, по всеобщему убеждению, церковь, рано или поздно, включит в число своих святых. Возможно, именно по этой причине, а еще потому, что, почувствовав себя способным на столь человеческую страсть и ощутив унижение вкупе с гневом, Людовик не пожелал слушать никаких объяснений. Так и сложился этот брак, принесший Санси только дополнительную боль. Его тоже, по настоянию самой Санси, нельзя было назвать настоящим. Даже если Рено придет однажды умолять ее, она не уступит ни ему, ни собственной страсти: она считала свое тело недостойным любимого человека, ведь ее осквернил неверный принц, который завладел ею хитростью... и оставил в ней свое семя...

После Кипра, где они надолго не задержались, путешествие стало отвратительным. Казалось, все штормы Средиземного моря сговорились назначить друг другу свидание на пути корабля, пассажиры которого, страдая одновременно от замкнутого пространства и жуткой качки, испытывали неудержимые позывы к рвоте и невыносимые головокружения: между приступами тошноты все лихорадочно молились, почти не замечая отвратительной вони. Когда же морская болезнь затихала или вызывала некоторую привычку, каждый лихорадочно цеплялся за что-нибудь крепкое или гибкое — только бы не улететь за борт или не врезаться головой в палубные перегородки, когда выползаешь на воздух из каюты, чтобы подышать свежим воздухом.

За исключением экипажа и — бог знает, почему — Рено, а также его старого конюшего Жиля Пернона, Василия, юного греческого друга и постоянного спутника, и стойкой Онорины, служанки Санси, все, оказавшиеся на борту, тяжко страдали, а Санси больше других. И особенно той ночью, когда она упала с лестницы на задней палубе и потом долгие часы испытывала невыносимые страдания: закусив зубами салфетку, чтобы заглушить крики, она потеряла свой ненавистный плод, зачатый на берегу озера Хула[8]. Онорина помогала ей с таким же спокойствием, как если бы они находились в тихой спальне, а не в закутке корабля. Ей удалось уберечь свою хозяйку от нескромных — очень редких! — взглядов, и когда над Мессинским проливом[9], затихшим, наконец, после бури, занялся рассвет, все следы ночного происшествия исчезли в волнах, а измученная Санси забылась сном. Ради удобства и соблюдая приличия, женщины поселились на отдельной половине корабля, и Рено даже ни о чем не догадывался.

Когда судно добралось до Марселя, странная чета, которая обменивалась ничего не значащими словами — большей частью играя на публику, рассталась. Чтобы не умалять достоинства молодой женщины и придать хоть какую-то достоверность поспешному отъезду, король вручил шевалье де Куртене (которому он передал замок и земли Кур-тиль, принадлежавшие его приемным родителям) письмо к своей высокородной матери-регентше, чье здоровье его сильно тревожило. Ответ на письмо должен был привезти другой посланец, а Рено разрешалось поступать в соответствии со своими пожеланиями. Что касается Санси, то она отнюдь не горела желанием вновь увидеть Париж, дворец в Сите и, самое главное, Бланку Кастильскую, которую некогда с обезоруживающей откровенностью именовала «старухой». Кроме того, путешествие сильно ее утомило — ей был необходим отдых.

Она решила передохнуть у бернардинок монастыря Сен-Виктор, где настоятельницей была ее кузина, и супруги расстались перед входом в аббатство. Санси — с деланным безразличием, которого отнюдь не испытывала, а Рено — с нескрываемой тревогой.

— Вы переутомились. Позвольте мне хотя бы проводить вас до вашего замка. Если я правильно понял, вам предстоит долгий путь.

— Но я не поеду завтра же, не беспокойтесь! И я не буду торопиться, буду делать остановки, например, в Синь, где живет моя семья...

— Неужели в Провансе столь надежные дороги, что вы рискнете выехать только с одной Онориной? Разрешите мне отдать вам Пернона... и Василия. Ему всего двенадцать лет, но он такой резвый!

— Оба не хотят расставаться с вами. Без вас им будет плохо в краю, который совершенно им не знаком.

— Значит, я ничем не могу вам помочь?

— Это не так. И произнесенные мною слова вовсе не означают, что Валькроз закрыт для них. Как и для вас, — добавила она после легкой заминки. — Но вы торопитесь, а я никуда не спешу. Вот почему я вернусь домой под защитой эскорта, который мне без труда обеспечит кузина Катрин. Когда же вы выполните свою миссию, никто не помешает вам присоединиться ко мне. Наш брак сделал и вас владельцем Валькроза...

— А вы уверены, что хотите этого? Со временем, возможно, наши отношения изменятся, но в ближайшие дни это маловероятно. Впрочем, поскольку вы спасли мне жизнь, дав согласие выйти за меня замуж, вы можете полностью располагать мною...

Глубокие черные глаза, которые так любила Санси, — глаза сарацина на смуглой коже, так удивительно контрастировавшие со светлыми кудрями! — замерли в ожидании ответа, а вот голос звучал равнодушно. Ей показалось, что Рено всего лишь отдает долг признательности. Поэтому она удержалась от желания сказать рыцарю, что его возвращение будет для нее величайшей радостью, ведь тогда ей пришлось бы признаться, сколь отчаянно она жаждет его присутствия рядом с ней. Санси отвернулась:

— Я так не думаю. Наказывая вас за преступление, в котором вы были невиновны, король Людовик совершил тяжкую несправедливость. Я всего лишь загладила ее, и ваша жизнь принадлежит только вам... как и прежде. Вы совершенно свободны!

Впоследствии Санси часто жалела, что ответила Рено так сухо. В сущности, она пожалела об этом сразу же, потому что Рено побледнел, а за его спиной старый Жиль Пернон, бывший учитель фехтования в Куси, ставший конюшим, удрученно покачал головой. Но она не могла отказаться от своих слов. Мысль о том, что Рено застали в спальне Маргариты, ее крестной матери, которую она тоже пылко любила, отравляла ей душу. К тому же, она слишком страдала от бесчестия, нанесенного ей султаном, хотя Рено и не знал всех его последствий. Учитывая все эти обстоятельства, было бы лучше, если бы он оставил ее. Хотя бы на время! Санси нуждалась в том, чтобы ее душа вновь обрела мир и покой. Только величественный Валькроз, повисший между небом и землей, возможно, сумеет подарить ей безмятежность. Но с каким же тяжелым сердцем увидела она, как летящая галопом лошадь уносит от нее высокую фигуру того, чье имя отныне принадлежало ей.