Пора предательства - Дэвид Кек

Капала вода, руки отца Одви тряслись.

— Ваша светлость, — напомнил он.

Лорд Ламорик закрыл лицо руками.

— Ох, да. Клятая «Книга Лун». Лучше уж вам ее поцеловать. Иначе нам с вами отсюда вовек не выбраться.

Каждый из трех гостей по очереди буркнул что-то неразборчивое, уперся широченной ладонью в стол и приложился губами к священному переплету.

И невнятный перечень начался.

Стояла Луна Объягнившейся Овцы, вечер первого убывания, и вот управляющие и бейлиф принялись перечислять многочисленные прибавления к стадам Ламорика, а также сколько скотины погибло от холода; они объявили, что ожидается совсем немного телят; доложили, что зимние посевы на всех полях «между копями и Баррстоновой рощей» затоплены, потом померзли, и теперь всех их следует перепахать и засеять заново. Так оно и продолжалось.

Дьюранд потер лицо. Всю зиму Ламорик мерял шагами Баррстон-Уоллс, точно пес на псарне. Он был пойман, заточен в этот тихий застойный феод. Все они томились тут, как в западне.

Год назад юный лорд решил доказать великим мужам королевства, что он не просто избалованный второй сынок герцога Гирета. Выступая в обличье безымянного Красного Рыцаря, он вел свой маленький, но тщательно подобранный отряд от схватки к схватке, пока им не довелось сразиться пред королем на утесах Тернгира. Однако в Тернгире на кону стояла большее чем просто воинская репутация. В конце концов Ламорик, Дьюранд и остальные сумели подавить восстание. Король сохранил корону, а главному мятежнику — Радомору Ирлакскому — только и оставалось, что вернуться домой, поджав хвост и выглядя дурак дураком.

По-хорошему, вся эта история должна была принести героям целое состояние, однако для королей Эрреста выпали тяжелые времена; Ламорик и Баррстон-то сохранил лишь благодаря крупному займу от старшего брата в Акконеле. А при таких суровых зимах могла пройти не одна сотня лет, прежде чем Ламорик сумеет вернуть долг.

Игра закончилась. Нищий лорд не в силах содержать рыцарей. Воины разбегутся от него, как блохи с мертвого пса.

— И еще прошлым вечером, — пробубнил Одред-мельник, бейлиф, — Гил, Одвинов парнишка, видел в копях лягушачью икру.

Ламорик крутанулся на стуле.

— Лягушачью икру?

Одред-мельник утвердительно буркнул.

Ламорик повернулся к священнику.

— Зачем, во имя Неба, этот человек — Одмунд-мельник? — докладывает мне о плотских утехах всяких мокрых тварей? — Они проделали весь путь до Тернгира, они сражались с герцогом Ирлака и спасли для короля — помазанника патриархов — корону Эвэнстар! — Или мы держим стада амфибий?..

— Лягушачья икра, ваша светлость, традиционный знак. Как завидят лягушачью икру, селяне начинают сколачивать упряжки для гонки на плугах. Дети специально выйдут посмотреть. В этом году гонка пройдет позже обычного, но завтра Уоллс, Копи и Гавань выставят друг против друга лучшие команды, дабы…

— Понятно.

— И Одред-мельник. Не Одмунд. Одмунд-мельник умер в Отцов день и похоронен с ручной мельницей и передником в последний год старого короля Карондаса.

Ламорик провел рукой по глазам.

— Поистине, завидна участь этого самого Одмунда-мельника.

Бейлиф и управляющие многозначительно переглянулись.

Перечень продолжался.

— Запас семян ржи в Баррстон-Уоллсе подмок и сгнил, самая глубокая шахта Баррстонских копей затоплена на сажень в глубину, — сообщил один из управляющих.

— В иные дни мне и дышать-то невмоготу, — пожаловался Ламорик. — Бывало, мы обедали с принцами и патриархами. А тут точно на дне колодца какого-то!

Однако жители Баррстона его не слышали — они так и продолжали талдычить свое о купленных упряжках для плугов, телегах навоза, жерновах, которые надо обтесать, железе, закупленном для зубил и киянок, и поваленных ветром ивах.

— А еще, — проговорил Одви, — королевский указ, что прибыл аккурат сегодня.

Ламорик так и подскочил.

— И ты поставил каких-то там идиотских лягушек вперед королевского указа?

В этот момент на галерее над головой Ламорика что-то скрипнуло. Дьюранд поднял голову — и сердце у него пропустило удар: Дорвен вышла из своих покоев и теперь стояла над залом. Дорвен, с темными глазами, с губами, похожими на лепестки роз, бледная, как идол на алтаре. Все мысли о королевском указе мгновенно вылетели из головы Дьюранда.

Волосы Дорвен — блестящий и тяжелый огненно-рыжий поток — были спрятаны под покрывалом замужней женщины. И Дьюранд знал, что он сошел с ума — ибо только безумец стал бы медлить возле жены своего господина и надеяться сохранить ему верность. Каждый взгляд на нее был изменой.

Когда же Дьюранд наконец сумел отвести глаза, то обнаружил, что Берхард и Оуэн глядят на него, словно пытаясь оценить ситуацию, — не выйдет ли неприятностей.

— Указ о Маяках… — Священник рылся среди пергаментов и чернильниц в поисках нужного свитка. — Ага, вот, — наконец сказал он. Со свитка на ленте свисала массивная печать из алого воска.

Дорвен уже ускользала назад, в свои покои.

— Во имя Владыки Судеб, чего вы ждете?

Ламорик проследил взгляд священника и увидел жену.

— Дорвен!

Она остановилась.

— Я думала…

— Тебе лучше, да? — Очевидно, она выдумала какой-то предлог, чтобы не присутствовать на пиршестве. — Спускайся к нам, послушай! Кажется, король все же знает, где мы. Славный отец как раз сообщил нам, что из дворца прибыл указ, А потом, если будет на то воля небес, мы узнаем еще что-нибудь о лягушачьей икре.

Дорвен неохотно спустилась в зал. Дьюранд со всех сил старался не смотреть, как колышутся при ходьбе ее юбки.

— Ваша светлость, — поклонился священник.

— Продолжайте, отец. Давайте выслушаем указ, — поторопил его Ламорик.

Священник почесался, а потом начал читать:

— «В ознаменование годовщины своей коронации я, Рагнал, Король Эрреста, Носитель Короны Эвэнстар, Наследник Трона из Орехового дерева, повелеваю, дабы каждый маяк от гор Блэкрут до Западного моря, от Зимнего моря до Нефритовых владений был зажжен, и сия добрая весть разнеслась от Орлиной горы в Эльдиноре до каждого уголка королевства, и каждый пик был бы увенчан огнем, и все королевство сияло, подобно звездам на небесном своде».

Дорвен заняла место подле мужа. Рыжий завиток спадал по тонкой бледной шейке.

Дьюранд закрыл глаза. Будь погода получше, он бы сейчас уже скакал по тракту, прочь отсюда. А человек посильнее его давно бы уже рискнул бросить вызов затопленным дорогам и холодным ночам.

— Отец, — промолвил Ламорик, выпрямляясь, — какое отношение желание обитателей Орлиной горы имеет к нам, прозябающим в сырости Баррстон-Уоллса?