Верховная Рада и ее обитатели: записки инсайдера - Олег Зарубинский

* * *

Лето 1998-го. Игорь вспомнил, как впервые пришел на заседание Комитета по иностранным делам Рады. Улица Банковая, 6–8, третий этаж. Огромный кабинет главы Комитета Бориса Ильича Олийныка. Игорю 34 года. Первое попадание в парламент. Все ново, необычно.

Тихий, убаюкивающий голос Бориса Ильича. Хитрый и одновременно какой-то все понимающий прищур глаз. Длиннющий полированный стол. Уже позднее кто-то из сотрудников секретариата расскажет, как прямо на этом столе предыдущий неизменно пафосный и творческий председатель Комитета, даже забыв закрыть дверь, материализовывал свой творческий пыл с консультантшей комитетского секретариата. Довольно крупной, дородной молодой женщиной. Во всяком случае, на голову точно выше низкорослого шефа.

Но вернемся на первое заседание в кабинете у Бориса Ильича. За столом его первый зам Иван Заец с шевченковскими усами и шевченковским же хорошо отрепетированным взглядом исподлобья. «А ведь похож», – пронеслось в голове у Игоря.

Тут же Иван Федорович Драч с седой гривой волос, обрамляющих лысую верхушку головы. Вальяжный и одновременно подчеркнуто свойский Ефим Леонидович Звягильский. Во многом легендарный человек огромной комплекции, но с такой же огромной жизненной энергией. Уже значительно позже его старый друг Юлий Яковлевич Иоффе рассказал забавную историю. ИО премьер-министра Ефим Звягильский приехал с визитом в Вашингтон, а Иоффе тогда в украинском посольстве в США был советником. Ефиму Леонидовичу предстояла встреча с американским бизнесом. И вот за минут десять до начала советник посольства спрашивает у ИО премьера, имеет ли тот конспект выступления. Уединившись на несколько минут, Звягильский что-то начеркал на листке бумаги, после чего ошарашенный Юлий Яковлевич прочел такой план от украинского главы исполнительной власти:

«Вода

Пиздеж

Проси деньги».

Борис Ильич открыл заседание Комитета по иностранным делам. Как бы нехотя и как бы с нескрываемой иронией. Это потом уже Игорь поймет, что совершенно необычный и несвойственный Верховной Раде и ее депутатам симбиоз иронии и порядочности был внутренним состоянием поэта Олийныка. Его спокойной, примирительной манере явно диссонировали своей напористой активностью несколько персон. Во-первых, уже упоминавшийся Иван Александрович Заец. Он еле сдерживал себя, когда кто-то из членов Комитета начинал говорить по-русски. Зайца при этом заметно передергивало. Причина такого невосприятия русского языка, как оказалось, заключалась совсем не в русофобии.

Во время совместной работы в составе постоянных делегаций Верховной Рады в международных организациях Игорь увидел как трудно Ивану Александровичу даются вынужденные выступления на русском. Даже прочитать написанный на русском языке текст он толком не мог. Точнее, делал это с таким дичайшим акцентом, с такими фонетическими ошибками, что неизменно вызывало смех у всех мало-мальски знающих или понимающих по-русски. А рабочим языком, наряду с английским и некоторыми другими европейскими языками, как правило, был именно русский. И вот тут возникала борьба мотивов: молчать (что активный и всезнающий Заец был не в силах) или выступать на искореженном русском. Вот так просто «ларчик открывается» не только в литературных произведениях, но и в жизни.

Во-вторых, на фоне других явно отличался Александр Пухкал. Присоединение мажоритарщика с Черниговщины к лазаренковской «Громаде» среди прочих недоказанных бонусов дало Александру Григорьевичу возможность по квоте этой деятельной фракции заполучить должность заместителя главы Комитета. И это вызывало у Пухкала, наверное, такую же гордость, как и его позирование (естественно, по его словам) художнику при написании портрета самого Ивана Мазепы. Александр Григорьевич, уверенно и принципиально занимая за столом место рядом с Борисом Олийныком, активно, умело пользуясь хорошо поставленным баритоном, включался в обсуждение абсолютно всех вопросов.

Но, пожалуй, самым колоритным персонажем все-таки был Александр Чародеев. Его постоянно потное тело могло уместиться минимум на полутора стульях. Поэтому рядом сидеть ни у кого желания особого не было. Чародеев говорил, что в прошлом он был шахтером. Но если это и так, то, видимо, в шахте с особыми параметрами. Чародеев был депутатом уже не впервые. И поэтому манера высказываний напоминала общение ментора с неразумными детьми. Александр обожал путешествовать за счет бюджета Верховной Рады. Называлось это межпарламентское сотрудничество. Гордился, что даже покорил Эверест (тоже, конечно, не за свои). Игорь позже с трибуны парламента назовет Чародеева покорителем подножия Эвереста. На самом деле, у шахтера-депутата было два главных хобби: 1. Ездить в Грецию (несмотря на черные обильные кудряшки на голове и акцентированную картавость, считал себя углубленным в православие). Чародеев даже не скрывал, что жаждал благодаря своему многолетнему покровителю Александру Николаевичу Ткаченко – первому заму, а после и спикеру Рады – быть назначенным послом в Афинах. Не сложилось. И 2. К месту, а чаще не к месту, демонстрировать свою эрудицию (сейчас, скорее всего, он не вылезал бы из «Википедии»). Коронный вопрос Чародеева к несведущим коллегам: «Какое расстояние от Киева до Алма-Аты?» Другие вопросы на засыпку были аналогичными.

Чародеев считал себя хотя и православным, но в то же время пролетарием-интернационалистом. Поэтому терпеть не мог Ивана Драча, Дмытра Павлычко, считая их предателями и оборотнями. Не раз затыкал рот Драчу, цитируя на память стихотворение последнего под названием «Дихаю Леніним».

Но самый пикантный случай (хотя по нынешним понятиям, может, и довольно обыденный) произошел в один из вечеров в рабочем кабинете Чародеева все на том же третьем этаже по улице Банковой. И опять виной незакрытая дверь. На протяжении всего рабочего дня за чародеевским столом восседал его куртуазный помощник-консультант, внешне очень похожий одновременно на Эдуарда Лимонова и Льва Троцкого. С аккуратной меньшевистской бородкой, гламурными манерами. Очень импозантно покуривающий в предбаннике туалета тонкие ароматизированные сигареты. При этом так элегантно оттопыривал пальчик. Вот в эту незакрытую на ключ дверь некстати вломилась уборщица после рабочего дня как раз в то самое время, когда бывший шахтер, очевидно, проникшийся повадками древнегреческих философов в отношении их учеников-мальчиков, поставив манерного помощника в колено-локтевую позицию, наставлял его на «путь истинный». Историю эту под грифом «категорически не для распространения» поведала членам Комитета неординарная мадам по имени Валерия. Валерия неординарно для того времени одевалась. Надо отдать должное – изысканно; неординарно говорила (с гипертрофированным закарпатским диалектом). Неординарно курила практически не переставая в своем кабинете, отчего тот по плотности дыма напоминал курилку на вокзале. Неординарно беспрерывно пила кофе, запах которого все равно не мог конкурировать с дымовой завесой. Валерия числилась консультантом в Комитете. Была вдовой известного футболиста. И это обстоятельство, как и свое закарпатское происхождение, использовала для напоминания коллегам о своем знакомстве с самим Григорием Суркисом. Именно ее кабинет, как бы сегодня сказали,