Скитальцы океана - Богдан Сушинский

И англичане, и «каперы» видели, как с северо-запада на стянутые абордажными крючьями корабли надвигается огромная, на весь небосвод, черно-фиолетовая стена урагана. И понимали, что охватившая все прибрежье островка, у которого происходила эта драма, почти штилевая зыбь, на самом деле была лишь суровым предупреждением о том Армагеддоне, который настигнет их уже через несколько минут.

Тем временем исход боя на фрегате решали совсем еще юный моряк Констанций Грей и шкипер-шотландец О’Ноллин. Это они, расправившись со своими противниками, которые уже было прижали их к бортовым орудиям, вырвались на верхнюю палубу и с яростными криками: «С нами Бог! Смерть каперам!» врубились в спины занятых сражением врагов.

Подхватив валявшийся под ногами толстенный брус, гигант-шотландец принялся орудовать им как двуручным мечем. «Ударом косаря» по ногам он валил противника на палубу, а шедший вслед Констанций Грей мгновенно вонзался в него зажатым левой подмышкой абордажным копьем или же разил короткой абордажной саблей.

Получив неожиданное подкрепление, загнанные в надстройки или прижатые к ним моряки «Адмирала Дрейка» вновь воспряли духом и ринулись на врагов, убивая, раня и оттесняя их к борту «Дракона».

– В бой, пираты! Вперед, любимцы смерти! – подбадривал свое поредевшее воинство раненный в плечо капитан «Адмирала Дрейка», которого моряки знали только по кличке Ро Лютый. – Вперед, святители Святого Роджера!

Матросы «Дракона» еще попытались сдержать натиск англичан у левого борта фрегата, чтобы не допустить их на борт своего корабля. Но последовавший примеру О’Ноллина бомбардир Вент тоже сумел вооружиться обломком тяжелого весла и принялся ожесточенно скашивать испанцев за борт. Вдвоем с шотландцем они очищали палубу «Адмирала Дрейка», как старательные косари – свою скудную, политую потом и кровью ниву; и, казалось, уже никакая сила не способна была противостоять им.

Увлекшись, они даже не обратили внимания на то, что юнге Грею пришлось остаться одному против рослого, оголенного по пояс бродяги, с остервенением, безо всяких фехтовальных приемов отмахивающегося от Констанция длинной драгунской саблей. Но самым жутким было то, что из-под парусины сваленной на палубу мачты выполз раненный в плечо «капер» и, приподнявшись, попытался помочь своему собрату. Однако именно он, по существу, и спас Грея.

Увернувшись от клинка, юнга захватил его за рукав куртки у рассеченного плеча, рванул на себя, проскочил под рукой и поначалу несколько мгновений играл с капером-«драгуном» в прятки, возникая то слева, то справа от «рассеченного», а затем, улучшив момент, толкнул его прямо под удар драгунского клинка.

Взревев от боли, «рассеченный», уже почти падая, все еще в ярости потянулся своим абордажным кортиком к «драгуну», но и на сей раз Грей опередил его, чтобы, полуприсев, из-под руки «рассеченного», возникнуть перед «драгуном». На мгновение взгляды их встретились, и это были взгляды людей, для которых схватка уже лишена была каких-либо ощущений страха или самосохранения, всего, кроме испепеляющей ненависти.

Живот «драгуна» оказался проткнутым саблей Грея почти в то же мгновение, когда «рассеченный» замертво повалился ему на грудь. Так, оба, они и рухнули на рею бизань-мачты[2].

Опустившись рядом с ними на бочонок, Грей привалился спиной к остатку мачты и, совершенно обессилев, закрыл глаза. Он уже не видел, как, сраженный пистолетным выстрелом, упал за борт капитан «Адмирала Дрейка»; как, судорожно ухватившись руками за ванты, повис, истекая кровью, их корабельный кок Самуэль, как один за другим погибали еще несколько его товарищей.

Очнулся юнга лишь тогда, когда от мощного ураганного удара «Дракон» буквально взлетел над «Адмиралом Дрейком». Замерев от ужаса, Констанций проследил, как на несколько секунд огромный корабль, чуть ли не оголив свой киль, завис над фрегатом, да так, что, казалось, вот-вот рухнет на его палубу, чтобы вместе уйти под убийственную девятибалльную волну.

Когда же «капер» вновь опустился, теперь уже в провалье между волнами, палубы обоих кораблей огласились криками ужаса. Несколько пиратов тотчас же оказались между бортами, и уже следующая волна перемолола их там, как в огромных кошмарных жерновах.

Одни соперники все еще упорно сражались, другие, более благоразумные, забыв о вражде, упорно рубили абордажные канаты, стараясь как можно скорее рассоединить корабли, чтобы не дать погибнуть их обоим. А когда это наконец удалось, остатки экипажа фрегата дружно расправились с появившимися с нижней палубы тремя легко раненными матросами «Дракона», которые поднимались оттуда в ореоле «истребителей бомбардиров», и были уверены, что наверху их собратья уже празднуют победу.

Двоих пираты сбросили за борт, третьего, упорно сопротивлявшегося, сумели повалить и взять в плен. К мачте его привязывали уже тогда, когда с разных концов огромного фрегата стали доноситься крики: «Корабль дал течь! Две пробоины! Поднимать паруса! Идем к островку, иначе все погибнем!»

Преодолевая порывы штормового ветра, растерзанный «Дракон» стал уходить в сторону островка, у берегов которого, на виду у любопытствующих воинов-аборигенов, происходила вся эта пиратская трагедия. На «Адмирале Дрейке» тоже сумели поднять два паруса и направить фрегат в сторону Острова Привидений.

Как они поступят дальше, никто не знал, да и старался не думать об этом: может, удастся выбросить корабль на мель; может, повезет, и их шлюпки да спасательные плоты перенесут заблудшие души на твердь земную. Сейчас они молили Господа только об одном: чтобы тот как можно поближе подпустил их к этому островку.

Две пробоины в борту уже заставляли корабль крениться и наполняться водой, а посему в их распоряжении оставались считанные минуты. Однако спускать шлюпки прямо сейчас никто не решался. То, что творилось вокруг, напоминало сущий ад, заставлявший вздрагивать даже таких бывалых моряков, как Вент или Рыжий Горбун. Что уж говорить о Констанции Грее!

Не успели они преодолеть и половины пролива, как на океан снизошла кромешная тьма, и теперь пираты одновременно погружались в две бездны: ночи и океана.

3

Еще несколько минут ливневого дождя прошло в мучительном желании Ирвина вновь дождаться вспышки молнии. Когда же она – величественная, на полнеба – озарила Бухту Отшельника и прибрежную часть острова своим жертвенным огненно-голубым сиянием, штурман вновь, теперь уже совершенно отчетливо, увидел, как на фоне огромной отвесной скалы вырисовываются очертания большого корабля, одна мачта которого и в самом деле завалилась, а две другие восставали над черным овалом фрегата, как огромные кресты – над полуразверзшимися могилами.

Почти полгода Ирвин Рольф провел на этом острове в полном одиночестве, и этого было достаточно, чтобы научиться разговаривать с самим собой, как с навязчивым, порядком поднадоевшим, но неминуемым спутником, к которому, однако, штурман привык относиться со всем мыслимым благоразумием. С таким же благоразумием отнесся он теперь и к объяснению того, что открылось ему в бухте.