Мое злое сердце - Вульф Дорн

– Меня командировали за булочками. – Папа достал ключ от машины. – Будь добра, сделай то, что мама просит. Не забывай, что она тоже унаследовала темперамент твоей бабушки. А кроме того, упрямство твоего дедушки.

– Вы оба просто невыносимы, – сказала мама и рассмеялась. – Ну давайте, вперед, а то у меня яйца остывают.

Мы с папой коротко, с улыбкой переглянулись. Тогда я еще не знала, что это последний счастливый момент в жизни нашей семьи.

Воспоминание о том, что произошло дальше, приходит ко мне лишь в виде разрозненных, спутанных обрывков. Как будто воспринимаешь окружающее, держа голову под водой. Я не слышу больше ни голоса мамы в кухне, ни шума машины, которую заводит отец. Вместо этого мою голову заполняет протяжный монотонный звук. Он уже давно со мной – со времени моей болезни, когда у меня была очень высокая температура. Тогда я тоже слышала этот звук. Смесь гудения и жужжания, которую трудно описать. Это немного похоже на звук, который слышишь под линией электропередач в открытом поле.

Я стою в кухне и смотрю наверх. Солнечный свет падает из окна на ступеньки лестницы, ведущей на верхний этаж, заливая их каким-то нездешним сиянием. Снова все как в моем бреду. По какой-то неясной причине мне не хочется идти наверх, но я все же поднимаюсь по лестнице. Мокрые ступни касаются коврового покрытия. Прочные, узкие ступеньки. Они будто хотят меня задержать. «Остановись, не ходи дальше! – произнес кто-то в моей голове. – Не ходи дальше!»

Комната Кая в конце коридора на втором этаже. Дойдя до середины лестницы, я вижу картонную фигурку на двери. Она такая яркая, что ее краски ослепляют меня. Я моргаю и осторожно иду дальше. Стараюсь расслышать голос Кая через гудение в голове, но в комнате непривычно тихо. Он должен был услышать наши голоса на кухне. Почему же он не кричит, как всегда?

Коридор, ведущий к двери, кажется мне бесконечно длинным, а солнечный свет вдруг куда-то исчезает, будто на окно наползла грозовая туча. Предупреждающий голос в моей голове все звучит. Он не хочет, чтобы я шла дальше. Но я все же приближаюсь к комнате Кая. Шаг за шагом. Я просто не могу остановиться. Я кладу пальцы на ручку двери и осторожно надавливаю на нее. Вступаю в полутьму детской. Странная тишина. Я вижу зарешеченную детскую кроватку Кая. Над ней замерли персонажи диснеевских мультфильмов.

– Кай, – шепчу я, – ты уже проснулся?

Тишина сдавливает мне грудь, словно обручем.

– Кай, – повторяю я, на этот раз громче, – ты, маленький крикун, что с тобой случилось?

Никто не отвечает. Я различаю очертания ребенка под легким покрывалом, смотрю на узор со смеющимися танцующими слониками на голубом фоне. Кай не шевелится. Откуда-то я знаю, что сейчас самое время отвернуться и опрометью бежать вниз. Но что-то неудержимо притягивает меня к кроватке маленького брата. Я стою у решетки, смотрю сначала на тот конец, где ножки, откуда на меня скалится большой мягкий заяц Кая. Все во мне сжимается при мысли о взгляде на другой конец кроватки. Я зажмуриваюсь так сильно, как только могу.

– Кай, – слышу я свой собственный голос, – пожалуйста…

Но в ответ только ненавистная, злая тишина. Я поворачиваю навстречу ей лицо и медленно-медленно открываю глаза. Передо мной лежит Кай и смотрит на меня. Его глаза такие же безжизненные, как у игрушечного зайца. Только Кай не улыбается. Он… он… Его лицо… О боже, его лицо… Теперь я наконец начинаю кричать.

С того дня моя жизнь кардинально переменилась. Ничто не осталось прежним. Меня отвезли в клинику, где было много разговоров с психиатрами и психотерапевтами. Они хотели, чтобы я вспомнила, что случилось ночью накануне смерти Кая. Но ничего не вышло. Вместо картинок на этом месте в моей памяти только черная дыра, и где-то в глубине этой бездонной тьмы я слышу голос зловещего существа. Глубокий, скрипучий и угрожающий. «Что ты сделала, Дора? Что же ты сделала…»

Я не знаю. В самом деле, я ничего не знаю. Все, что осталось в моей памяти об этом времени, лучше всего можно выразить словами с настенного календаря, который повесила над кроватью моя соседка по палате: «Лишь потеряв что-либо, мы осознаем, что́ оно для нас значило».

– Ой, что это там такое?

Мамусик так резко нажала на тормоз, что меня отбросило вперед и ремень безопасности больно впился в тело. Я ойкнула и с упреком взглянула на мать. Пока мы ехали, я дремала, и от испуга сердце у меня из груди чуть не выпрыгнуло.

– Боже мой, – произнесла мама, не взглянув на меня.

Я зажмурилась от резкого солнечного света. Мы стояли в автомобильной пробке, протянувшейся по проселочной дороге на сотню метров.

– Там авария?

– Впереди что-то горит.

Мама указала на начало столпотворения машин, но солнце светило слишком ярко, чтобы я могла что-то разглядеть, – будто безуспешно пытаешься различить детали на недопроявленной фотокарточке. Я подняла с пола салона свои солнечные очки, слетевшие от резкого маневра мамусика, и тут увидела черный столб дыма, поднимавшийся к безоблачному небу вертикально, подобно свече. Вокруг нас колыхались поля зерновых, воздух словно замер от послеполуденной жары. Стрекотали сверчки, над холмами парил тяжелый летний запах ягодных кустов, хлеба и сухой травы.

Я отерла пот со лба. Футболка прилипла к телу, и я мечтала скорее очутиться под душем. Старый мамин «Пунто» не был оборудован кондиционером, и я чувствовала себя куриной тушкой на вертеле.

– Где мы застряли?

– Недалеко от Ульфингена. – Мама заглушила мотор и высунулась из окна. – Ты не видишь, что там впереди горит? Как ты думаешь?

– Мда, превосходно.

Я огляделась вокруг и не заметила ни единого домика, только холмы, поля и скалы. Я вздохнула. Значит, вот какой будет моя новая родина.

– Просто великолепно, ничего не скажешь.

Я вспомнила о наклейке, которую мне подарила Беа, когда мы еще были подругами. «ФАЛЕНБЕРГ – НЕ ПУП ЗЕМЛИ, НО МИР МОЖНО ПОЗНАТЬ И ОТСЮДА». Тот, кто придумал этот афоризм, наверняка глядел в сторону церкви Фаленберга. А где-то рядом лежал Ульфинген – Богом забытая глушь. «За семью горами, у семи гномов», – вспомнила я детскую считалку, но не нашла в себе сил над ней посмеяться.

– Почему ты захотела переехать именно сюда, мам?

Мамусик снова откинулась на спинку водительского сиденья, достала из бардачка дорожную карту и начала обмахиваться ею, как веером. Затем она повернулась ко мне:

– Потому что я нашла здесь работу, только и всего.

Я видела свое отражение в стеклах ее огромных солнечных очков: потная девочка с прилипшими ко лбу короткими черными волосами, с отсутствующим выражением лица.

– Знаю, – сказала я и вздохнула. – Но наверняка и в другом месте тоже есть работа. В этой дыре нет даже кола, чтобы на нем можно было повеситься.