Я считаю по 7 - Голдберг Слоун Холли

– Ты знаешь Роберту и Джеймса Чэнс?

Я хочу ответить, но у меня получается только шепот:

– Да.

Я хочу добавить: «Только не Джеймса, а Джимми. Папу никто не зовет Джеймсом».

Не получается.

Женщина снимает очки и вертит их в руках. И теряет весь свой властный вид, несмотря даже на полицейскую форму.

Она неловко спрашивает:

– М-м… а ты?..

Я сглатываю, но во рту вдруг становится сухо, а в горле встает ком.

– Я их дочь…

Делл Дьюк вылезает из машины и идет к нам по дорожке, держа в руке мой чемодан. Следом за ним идет Маи. Куанг Ха остается сидеть в машине.

Второй офицер, молодой парень, обходит машину и становится рядом с напарницей. Оба молчат.

Молчат и молчат.

Мне страшно.

Потом полицейские переключают внимание на Делла. У обоих встревоженный вид. Женщина выдавливает:

– А вы кто такой?..

Делл откашливается. У него такой вид, будто пот льет изо всех пор разом. Он едва выговаривает:

– Меня зовут Делл Д-дьюк. Я школьный п-психолог. К-консультирую этих детей. П-подвожу их домой, вот и все.

Я вижу, что полицейские разом выдыхают от облегчения.

Женщина начинает кивать – сочувственно, почти радостно, – и говорит:

– Психолог? Так она уже знает?

Я через силу спрашиваю:

– Что знает?

Но полицейские на меня не смотрят. Они смотрят только на Делла.

– Мы можем поговорить, сэр?

Я смотрю, как Делл выпускает черную пластиковую ручку чемодана из мокрой руки и идет следом за полицейскими подальше от меня, от полицейской машины, туда, где плавится раскаленный тротуар.

Они стоят, сгрудившись, спиной ко мне, и в лучах заходящего вечернего солнца походят на страшное трехглавое чудище.

Очень страшное – потому что я все равно могу разобрать, что они говорят, хоть они и стараются понизить голос.

Я отчетливо слышу два слова:

– Произошла авария.

А потом их шепот приносит мне весть о том, что людей, которых я люблю больше всех на свете, теперь нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Отмотайте назад.

Хочу назад.

Пойдем со мной?

Скоро я пойду в новую школу.

Я – единственный ребенок в семье.

Меня удочерили.

Я не такая, как все.

Ну, странная.

Но я это знаю, так что можно не переживать. Я, по крайней мере, не переживаю.

Интересно, бывает так, чтоб человека любили слишком сильно?

Папа

И

Мама

Очень

Сильно

Меня

Л-Ю-Б-Я-Т.

Наверное, чем больше чего-то ждешь, тем радостнее, когда получаешь.

Корреляция между ожиданием и достижением желаемого не поддается количественному описанию и не может быть выражена математической формулой.

Но я отвлеклась – это моя вечная проблема, и еще именно поэтому хоть я и умная, а учителя меня все равно не любят.

Не любят, и все.

Так что буду придерживаться фактов.

Моя мама 7 лет пыталась забеременеть.

Это долго, ведь диагноз «бесплодие» ставится уже в случае, если зачатие не наступает в течение двенадцати месяцев регулярной половой жизни.

Я люблю медицину, но при мысли о том, что родители занимались этим регулярно, да еще с удовольствием, меня тошнит (с точки зрения медицины, тошнота – это неприятное ощущение в желудке).

За эти годы мама дважды писала на пластиковую палочку, и та становилась голубой.

Но оба раза произошел выкидыш. (Какое отвратительное слово. Выкидыш. Противное такое.)

В общем, у них никак не получалось.

Тут-то и появилась я.

7-го числа 7-го месяца (теперь понятно, почему я люблю цифру 7?) мои новые родители сели в машину, поехали в больницу за 257 миль от дома, там дали мне имя в честь дерева, растущего в умеренном климате, и изменили мир.

По крайней мере – наш мир.

Примечание. Наверное, до больницы было не 257 миль, но я хочу думать именно так. (2+5=7. А еще 257 – простое число. Здорово, просто супер. В моей вселенной всегда порядок.)

Так вот, в тот день меня удочерили. Папа говорит, что я ни разу даже не пискнула, зато мама проплакала все то время, что мы ехали от больницы по Пятому Южному шоссе до съезда 17В.

От радости мама всегда плачет. А когда ей грустно, просто молчит.

Я подозреваю, что у нее в этом месте какое-то нарушение эмоциональной сферы. Но это ничего, потому что обычно она всегда улыбается. Широко и весело.

Когда мои новые родители наконец купили одноэтажный оштукатуренный домик, что стоял вместе с другими такими же домами на краю долины Сан-Хоакин, нервы у них были вдрызг.

Так началось наше совместное плавание.

Я думаю, что человеку очень важно держать в голове картинки самых разных вещей. Даже неправильные. Тем более что чаще всего они неправильные и есть.

Если бы вы меня увидели, то сказали бы, что моя расовая принадлежность едва ли поддается определению.

Я из тех, кого называют «представителями другой расы».

А мои родители – нет.

Они самые белые люди на свете (и это не преувеличение).

Они белые почти до голубизны. Нет, не из-за проблем с кровообращением; просто у них пигмента маловато.

У моей мамы красивые рыжие волосы и светло-пресветло-голубые глаза, такие светлые, что кажутся серыми. Но на самом деле они не серые.

Мой папа высокий и лысоватый. Он страдает себорейным дерматитом – это значит, что у него кожа все время красная и зудит.

Я подолгу разглядывала воспаленные места и провела кучу исследований, но, конечно, для папы это то еще удовольствие.

Если вы уже составили себе впечатление о нас и теперь воображаете, как мы выглядим вместе, я скажу вам вот что: я ничуть не похожа на своих родителей, и все равно по нас сразу видно, что мы – семья.

По крайней мере, на мой взгляд.

И это – самое главное.

Кроме цифры 7 я обожаю еще две вещи. Болезни. И растения.