Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания

- Потому что я не совсем русский, - ответил я. – Неужели незаметно?

- О, да, ты – настоящий корсиканец! – парировал тот и добро улыбнулся.

В Сен-Лазар Арлетт приехала для того, поддержать на местных выборах кандидата от Lutte Ouvriere, ей тоже оказалась женщина средних лет, тоже служащая. Встреча с избирателями проходила в клубе судостроительного дока.

Речь Арлетт меня поразила, точнее не сама речь, а ее эффект. Это была хрестоматийная речь коммуниста. Она обличала пороки капитализма, говорила, что его необходимо заменить другой социальной системой, справедливой, и что это по силам сделать только рабочим. Ее внимательно слушали. Простые люди, французские провинциалы. В России в это время Арлетт подняли бы на смех, нашим интеллигентским обывателям мозги промыли, убедили, что коммунизм – это утопия, кровь, диктатура. Потом выступала сама кандидат, она рассказала о местных проблемах, об увольнениях рабочих из порта и судоремонтных доков. Ее речь хорошо дополнила выступления Арлетт. Она привела факты, с которыми аудитория была хорошо знакома, но в контексте того, что было сказано Арлетт, эти факты приобрели новое звучание. Лица собравшихся засветились каким-то гностическим озарением. Они наконец поняли, в чем корень проблем! После речи кандидатки кто-то в публике, наверное, какой-то активист Lutte Ouvriere запел «Интернационал». Его тут же поддержали, подняли вверх кулаки. Я пел тоже, но на русском.

Сразу после митинга мы на машинах уехали в Нант. Ночевали в уютной квартире местных активистов. Встали рано утром и вернулись в Париж. Нет, она хорошая, эта Арлетт, настоящая французская революционерка. Коротко стриженные густые черные волосы, длинный нос, орлиный взгляд. Но глаза – добрые. В Арлетт есть что-то от жен санкюлотов, от жен рабочих, поднявших восстание в июле 1848 года, от участниц Парижской Коммуны… Наверное, есть. Я же не знаю, какими эти жены были на самом деле. Но те, кто сделал из Арлетт лицо Lutte Ouvriere, не ошиблись.

Арлетт участвует во всех выборах, неоднократно была кандидатом в президенты Франции и даже собирала неплохие проценты. На последних выборах так вообще четвертое место заняла.

Колонна движется. Я фотографирую Арлетт. Она вместе с товарищами поет «Интернационал». У меня по спине пробегают мурашки. Я иду по одной из центральных улиц Парижа и пою «Интернационал» вместе с тысячами единомышленников! Кто-то из французских писателей, кажется, Мишель Уэльбек, сказал, что «Интернационал» – самая героическая и воспламеняющая песня из тех, что когда-либо придумало человечество.

С балконов шикарных домов, из дорогих кафе, из бутиков на нас смотрит публика. Я вспоминаю стихотворение Маяковского «Нате!». «Через час отсюда в чистый переулок вытечет ваш обрюзгший жир». Я гляжу по сторонам, я возбужден.

- Понравилась блондинка? – слышу ехидный голос Лоранс?

Я не понял, какая блондинка? Причем тут блондинка? Мы поем «Интернационал», я вскидываю кулак вверх, слежу за реакцией буржуа. Да, была блондинка, на балконе, лет 35, ухоженная, с копной светлых волос, в рейтузах, в сапогах. Да, Лоранс права, блондинка попала в поле моего внимания. Было бы странно, если бы не попала: во Франции красивая женщина – большая редкость.

Забегаю вперед, перед Lutte Ouvriere идет другая троцкистская организация – Лига коммунистов революционеров (LCR). Молодые ребята, в черных косухах, на лицах театральные маски с красными точками во лбу. Я фотографирую их, на меня кричат: «Кто тебе разрешил фотографировать нас?!»

Активистки предлагают прохожим купить газеты их организаций: Rouge («Красный»), Lutte Ouvriere. Полиции вокруг немного. За мной и Лоранс идет женщина, чей псевдоним - Мокки. Небольшого роста, ноги короткие, толстые, стрижка – мужская. Видимо, партийное начальство поручило ей присматривать за мной. Она немного говорит по-русски, учила язык в колледже.

Мы встречали Новый год вместе: я, Пьер, подруга Пьера – Сандра и Мокки. 2 января Мокки отвезла меня к себе в Руан, чтобы я познакомился с местными активистами. Мы ехали на автомобиле по живописным местам, вдали я видел настоящие рыцарские замки. Полдороги я рассказывал Мокки, чем занимался АКРС, почему я стал анархистом, почему я разочаровался в анархизме. Мокки кивала головой. Потом я понял, что она - ничего не поняла. Но это моя проблема – я приехал во Францию, не зная французского.

Руан – мистический город со средневековым духом. Здесь инквизиция сожгла на костре Жанну Д'Арк. А, может, и не сожгла – есть целая историческая школа, которая доказывает, что вместо Жанны сожгли другую девушку, а Жанне сохранили жизнь, потому что она была персоной королевской крови. Мокки показала мне площадь, где предали огню Жанну, здание, где ее судили. Вечером Мокки и ее подруга, женщина ее же возраста – лет 45, пригласили меня в арабский ресторан. Мы ели кус-кус, пили из прозрачных стаканов в форме кувшинов цветочный чай. Они рассказывали мне о своей боевой молодости. Обе - дочки студенческого бунта, поколение-68. Они не жалеют, что выбрали этот путь.

Мокки – инвалид. Несколько лет назад, когда она раздавала рабочим листовки у проходной «Рено», на нее напали члены французской компартии, избили, проломили ей череп. Она несколько месяцев пролежала в больнице, какое-то время – в коме, товарищи подали на коммунистов в суд, выиграли его, и участники нападения платят теперь Мокки пенсию.

На следующий день Мокки познакомила меня с рабочими активистами. Все с «Рено». Я им подарил бутылку водки «Сибирская». После собрания они разлили себе по чуть-чуть и смаковали – настоящая русская водка! Во Франции можно купить только «Столичную», а вот «Сибирская» - это да, экзотика.

Рабочие мужчины и женщины, один парень испанского происхождения, пробую общаться с ним на итальянском, но ничего не получается. На собрании они обсуждают ситуацию на заводе, статьи для очередного выпуска заводского бюллетеня. Основной текст для бюллетеня, о политической ситуации, Мокки получила по факсу из Парижа. На второе собрание (на следующее утро я уезжал из Руана) один из рабочих принес мне в подарок целый ящик электрических батареек разного размера. Я не стал отказываться - в советском Союзе батарейки в дефиците.

Потом Мокки познакомила меня с местной молодежной ячейкой. Приятные ребята, студенты, среди них – очень худая девушка с мальчишеской прической, похожая на героиню модного французского фильма, может быть, на Одри Тату. Я забыл ее псевдоним, то ли Лулу, то ли Лили. В общем, мы собрались на ее квартире. Они смотрели на меня как на пришельца. Русский активист! Человек из страны Октября! Мы пили пепси из больших пластиковых бутылок и ели кондитерские рулеты. В России ничего этого еще не было, с продуктами вообще было плохо. Чтобы купить мясо, отоварить талоны, мы с дедушкой занимали очередь с пяти утра. А из сладкого была широко представлена только подсолнечная халва.

Разговор шел на разные темы, в частности, на академические. Французы очень удивились, когда я сказал им, что изучаю историю итальянских «Красных бригад»: «Это же никак не связано с рабочим классом!». Еще больше французы изумились, когда им сказал, что мне хочется побольше узнать о французском сюрреализме. И лишь та девушка с мальчишеской прической встала, сняла с книжной полки томик Андре Бретона и протянула его мне: «Это тебе на память. Может быть, чтобы прочесть его, ты выучишь французский. И в следующий раз мы будем лучше понимать друг друга».