Наследник. Поход по зову крови - Антон Краснов

– Кто-нибудь остался жив и в своем уме? Одного я видел, того, кто передавал тебе груз. Но одного.

– Ты же знаешь, что экипаж шел со мной на верную смерть. Большинства из них на борту уже нет. В кубрике лежат в гамаках связанными три матроса. Я отдам их в дом скорби и заплачу за них вступительный взнос, а там уж видно будет.

– Три свихнувшихся матроса – это понятно. Я спрашивал о живых и невредимых.

– Есть один. Мой штурман.

– А, этот самый? Наверно, в дом скорби его не возьмут, – медленно процедил человек со знаками Охранного корпуса. – Раз уж он в здравом уме и твердой памяти. А память – штука беспощадная и хранит в себе то, что лучше бы забыть. Но не получается, а Омут – о, это незабываемо!

– Я просил не говорить так. Тем более что в тех местах более употребительно слово Цитадель.

– Неважно. Память не обмануть. Тебе придется умертвить твоего штурмана. И немедленно.

– Не получится. Это мой сын.

– Вот как? Конечно, это определенно меняет дело, но тогда тебе придется поручиться за него, капитан Бреннан. Впрочем, я думаю, ты уже сделал это.

– Я поручусь за него. Только и ты, почтенный, должен дать мне слово, что не произойдет ничего дурного ни со мной, ни с моим сыном, ни с теми, кто нам близок. Ни мор, ни яд, ни сталь меж ребер… Иначе… иначе – ты меня знаешь.

Тот, что в белом, отвечал с полной серьезностью:

– Как я могу дать такое слово? Такое обещание требуй у судьбы.

– Я и так слишком много ее искушал. И само то, что я вернулся живым и привез тебе то, что ты просил… Из самого сердца Омута…

– Отец, ты обещал спросить у него, что мы везли, – прозвучал голос Бреннана-младшего, и парень в черно-серой блузе снова попался на глаза офицеру Охранного корпуса (или тому, кто в эти белые одежды рядился).

– А ты еще за него поручился, – усмехнулся получатель леденящего пальцы груза.

– Я… имел в виду, что мы должны знать, за что рисковали жизнью, за что сложили головы наши люди. – Юноша побледнел и скрипнул зубами. В носу лопнул сосудик, и из левой ноздри потянулась медленная, тягучая струйка – словно и ее прихватило мертвенным холодом, струящимся от капсулы. – Я не могу…

Капитан Бреннан тяжело задышал. Заколыхался всем своим массивным корпусом, и его здоровенная пятерня оказалась на затылке сына. Он швырнул того на палубу судна, как котенка. Человек в белом плаще невозмутимо следил за его действиями, сложив руки на груди.

– О! Я вижу, ты хорошо за него поручился, – констатировал он.

Бреннан-младший лежал на палубе с разбитым в кровь лицом и даже не пытался подняться. Ему вдруг показалось, что в каждой вене, в каждой артерии его тела вдруг перестала течь живая алая жидкость. Ему почудилось, что она, эта молодая кровь, вдруг стала тяжелой и ядовитой, как ртуть. Медленной, как остывающая равнинная река по осени, – когда текут в нее мутные потоки, подбитые по краям первым льдом. Перед этим ощущением отступила даже острая боль в виске и разорванной щеке.

– Гляди!.. – приподнял голову один из двух соглядатаев. – Блюет! И с морды кровь течет…

– Когда б тебя капитан Каспиус Бреннан так швырнул о шканцы, ты б и вовсе сдох, задница… Пшистанек! Эй, ты, отродье оборотня!

Лицо Пшистанека, широкое, добродушное, покрытое почти бесцветным сероватым пухом, перекосилось. Он поднялся в полный рост и встал на коньке крыши пристанного пакгауза, рискуя обнаружить себя и своего товарища. Он стоял и шатался, хватая влажный воздух перекошенным ртом.

Пшистанек не чувствовал, как дергает его за рукав Ялинек. В пятидесяти шагах от него корчился на палубе Бреннан-младший, и медленно гасло зеленоватое сияние, окутывающее судно. Казалось, его осадка стала еще больше – на локоть, на два, на три. И шипела, шипела у бортов белая вода.

Капитан Каспиус Бреннан был очень храбрым человеком, но он не стал оборачиваться, чтобы увидеть эту белую воду. Он стоял спиной к бухте и смотрел куда-то поверх плеча того, кто стоял напротив.

В этот момент откуда-то неподалеку, от близлежащих портовых строений, донесся крик – один, хриплый, напитанный скорее удивлением, чем страхом, и вслед за ним второй – теперь уже душераздирающий, полный боли, ужаса и тоски. В косых струях дождя увидел капитан Бреннан маленькую пошатывающуюся фигурку, приближающуюся со стороны старого пакгауза.

Маленький рост, длинные, едва ли не до колен, руки и мокрые мохнатые уши, торчащие из-под отброшенного назад капюшона, неопровержимо свидетельствовали, что на место событий пожаловал представитель самой несносной расы под светлым небом Альгама и Кесаврии – брешкху, или попросту брешак. Его блуза была густо перепачкана в грязи. Так, словно он в ней извалялся нарочно. Это неудивительно, ведь Пшистанек (конечно, это был он) упал с крыши пакгауза в самую грязную портовую лужу.

Он поравнялся с офицером Охранного корпуса, обошел его сбоку на полусогнутых ногах. И вдруг упал. Уже лежа на спине, он поднял руку с растопыренными пальцами и несколько раз попытался ухватить что-то невидимое, назойливое, словно кружащееся прямо над ним. Человек в белом плаще смахнул с края белой одежды несколько ошметков грязи, попавших на него при падении брешака, и произнес:

– Удушье. Не иначе сердечный приступ. Не торопись! – наклонил он голову навстречу капитану Бреннану, стронувшемуся было со своего места. – Ему не помочь.

Рука брешака, зависшая в воздухе, дернулась и упала, как отвалившаяся ветвь старого дерева. Несколько раз дрогнули посиневшие губы. Капитан Каспиус Бреннан сказал:

– Я его знаю. Это Пшистанек из Угурта, он служил у старого барона Армина.

– Как ты их отличаешь? – равнодушно ответил человек в белом плаще. – Для меня все брешаки на одно лицо. Интересно, что он тут делал. В такую погоду эти ленивые бездельники и носа за порог не высунут.

– Мне уже доводилось видеть, как они умирают вот так, – тихо отозвался капитан Бреннан и, кажется, добавил еще что-то, но громовой развал в бурном небе над пристанью начисто заглушил его слова. А может быть, и не говорил он ничего вовсе. – Брешкху очень чувствительны к разного рода магии и сами, как считается в отдельных кругах, не чураются примитивного колдовства.

– Ты это к чему, капитан?

– Его притянуло сюда то, что я тебе привез. Я уверен в этом. И это должно быть что-то запредельное, если у этого бодряка-брешака, который мог в жару выпить самую жуткую бормотуху, какие-нибудь двадцать кружек крепкого и мутного боррского эля… вдруг разорвалось сердце.

– Да, это оно, – подтвердил его собеседник. – Это сердце. Молись, чтобы оно не подвело и тебя!

Он огладил кончиками пальцев сумку, утонувшую в складках плаща и хранящую в себе капсулу из Омута. Закрыл глаза. Если бы так не текло с небес, то капитан Каспиус Бреннан увидел бы, как на лбу посланца густо выступает пот. Если бы не поднимающийся от воды туман, который на глазах становился все более густым, капитан Бреннан разглядел бы, что бесстрашный офицер Охранного корпуса короля боится не меньше.