Кровь и туман - Анастасия Усович

притворялась больной, меня обязали добровольно-принудительно. Мы сидели в нашей гостиной за большим столом который ломился от блюд, приготовленных моей мамой и отцом Дани и Вани. Быть всем вместе, — двум семьям в полном составе, — стало уже не привычкой, а традицией. И все были такими радостными, делились последними новостями, смеялись, шутили… Я еле высидела. Всё время гоняла по тарелке овощи и делала вид, что поддерживаю разговор, иногда даже кивая в такт чьим-то словам, но сама думала только о том, скорее бы всё закончилось.

Что-то внутри сильно давило на грудь, и это нужно было выпустить на свободу раньше, чем стало бы совсем плохо.

В тот день мама, немного перебрав с вином, достала семейные альбомы — в ход пошли грудничковые фотографии меня и фотографии маленького Артура, старые кадры родительской свадьбы, отдающие оранжевым, серые карточки бабушек и дедушек…

Так я узнала, что Влас, будучи мрачной гончей и стареющий очень медленно в силу того, что почти не использовал свою магию, присутствует на большинстве моих семейных фотографий — спасибо Аполлинарии и Анастасии, которые сблизились, объединённые любовью к одному хорошему человеку, по ошибке выбравшему неверный путь.

Влас напоминает реликвию, принадлежащую моему роду и переходящую из поколения в поколение. Он видел, как росли мои прапрабабушки и прапрадедушки, видел, как они становились взрослыми, влюблялись, заводили свои семьи. Видел, но был сторонним наблюдателем — своим среди чужих.

А потом что-то пошло не так, и он влюбился. Без памяти. Очертя голову, как какой-то восемнадцатилетний мальчишка.

«Прошло не одно десятилетие с момента моего рождения, но только с тобой я почувствовал себя по-настоящему живым», — гласит подпись на фотографии цифровой, цветной, яркой.

На ней Влас и я. Мы счастливы.

Я не помню, каково это было.

Чтобы собрать все кусочки новой истории воедино, Бен облюбовал архив. Так мы узнали, что день трагедии на балу окрестили Кровавым пиром, запечатлев двадцать четыре имени на Листе Скорби. Среди них большинство оказалось мне незнакомо, но были и те, с кем я общалась, будучи в теле Аполлинарии: Фаина Орлова, Бажен Прохоров, Григорий Романов…

Было так больно пытаться осознать их смерти. Ведь я же просила дядю и тётю Аполлинарии остаться дома! Почему в итоге они меня не послушали?

Из-за этого не родились Лидия Юльевна и Максим, оказавшиеся потомками Фаины. Из-за этого овдовевшая Клео, убитая горем, навсегда покинула Старый мост, оставив Васю в одиночестве. Из-за этого Вася покончил с собой.

Руки Христофа по локоть в крови, но смерти на Кровавом пиру — итоги моей медлительности и моего бездействия.

Виновата я. И никто другой.

Но, к счастью, были и моменты истории, которые случились, несмотря ни на что. В частности дети Аполлинарии и Родиона, сотворившие много полезного во блага штабу и всей системе стражей вместе с ребёнком Аси и Богдана — Власом Коэном: прекрасным, талантливейшим юношей, который после смерти родителей стал лишь сильнее и оказался совсем не похож на своего дядю, несмотря на внешнее сходство.

На дочерях Аполлинарии и Родиона родовая ветвь остановилась. Ни та, ни другая, не пожелали иметь детей, подарив всех себя науке и прогрессу. Это были женщины, до последнего верившие в то, что их предназначением никогда не было продолжение рода, и я была особо горда этим фактом, но всё же сбита с толку: если не было детей, откуда же берутся мои корни?

Тогда Бен копнул чуть глубже, и обнаружились удивительные факты. У Святослава Романова было трое детей: Лоран — мать Аполлинарии, Григорий — отец Васи, и Скарлат, который, под стать его имени, был странным малым, и в то время, когда я была в прошлом, бродил по мирам, пытаясь найти своё истинное предназначение. По возвращении в Дубров, Скарлат на время остановился в доме брата, где не смог устоять перед скромностью и красотой Лукерьи — служанки по воле случая и ведьмы от рождения.

Именно с этого союза началась история, в которой очередным разветвлением стало моё рождение.

— Влас тебя любит, — говорит Бен. — Что ты будешь делать?

— А ты что будешь делать с Полиной? — парирую я.

Ни Бен, ни я не имеем в наличии достаточного количества безразличия, чтобы порвать с людьми, которые считают нас своими любимыми. Это касается и семьи, и друзей, и партнёров. Их взгляды, наполненные нежностью, загоняют нас в тупик, заставляя испытывать дикое, выпивающее и опустошающее нас без остатка чувство вины.

Влас, Полина, Артур, Дмитрий, Бенова мать, которая не уехала ни в какую Францию после развода, оставшись со своим сыном: все эти люди знают нас другими — любящими, заботливыми, родными. Своими.

Но мы — те, кто вернулись из путешествия длинною в бесконечность, — в этом настоящем никому не принадлежим.

— Я помню, как приятно было её любить, — Бен тяжело вздыхает. — И как паршиво было, когда она ушла от меня. Но сейчас…. Я смотрю на неё и ничего не чувствую, даже злости. Полина теперь чужой мне человек. В любом мире и в любом времени.

Я выхожу в коридор. Если хочу покинуть квартиру, придётся пройти мимо кухни, где сейчас восседает вся семья. Они наверняка начнут осыпать меня вопросами, поэтому решаю схитрить — продолжаю разговаривать с Беном, чуть повышая голос, чтобы никто не решился меня перебить:

— Зато теперь у тебя есть прекрасная возможность отомстить.

— Я, по-твоему, мудак беспросветный? — едва давая мне закончить предложение, вставляет Бен.

— Ты, по-моему, заслуживаешь быть счастливым. И если для счастья тебе надо разбить чьё-нибудь сердце, я осуждать тебя не буду.

— Спасибо, конечно, но не таким же способом…

— Вот видишь. Значит, ещё не всё между вами кончено, раз ты не представляешь, как можно сделать ей больно, — слышу скрип шагов в кухне, скорее заканчиваю с ботинками и вылетаю из квартиры, громко хлопнув дверью. — Она всё ещё тебе нравится.

— Нет, — уверенно отвечает Бен. — Просто я… просто я знаю, каково это, когда человек, ради которого просыпался по утрам, предпочёл тебе другого.

Мы изменились. Меня уничтожило, не оставив внутри и камня на камне, Бена, с его удивительной выдержкой, сильно надломило.

Мы, те, кто когда-то даже общаться не планировали, внезапно стали называться друзьями, а новое настоящее показало — осколки наших душ превращаются в волшебные витражи, если собрать их воедино.

— Давай я перезвоню тебе, когда всё получится, — говорю я, спускаясь по ступенькам. — Ну, или не получится.

— Ты бы лучше наконец начала на занятия ходить, коротышка, — с упрёком замечает Бен. — Ещё пара прогулов — и не видать тебе оперативной команды как своих ушей.