Шардик - Ричард Адамс

Обитатели лесной подстилки — словно уродливые слепые рыбы океанских глубин — населяли, того сами не ведая, низший ярус мира, простиравшегося вверх от ровного сумрака без теней к однородному ослепительному свету. Ползающие или бегающие своими укромными путями, они редко удалялись за пределы своего жизненного пространства и почти никогда не видели солнце или луну. Заросли колючего кустарника, лабиринт подземных ходов среди древесных корней, усыпанный валунами и камнями склон — вот, собственно, и все, что знали насельники подобных мест о земле, на которой они жили и умирали. Рожденные там, они какое-то время продолжали существование, досконально познавая каждый вершок своей территории. Время от времени кто-то из них выходил за ее границы — в погоне за добычей, в поисках корма или, реже, под воздействием некой неведомой силы извне привычного мира.

Воздух между деревьями почти не двигался. От жары он загустел так, что крылатые насекомые оцепенело сидели на листьях, под которыми таились богомолы и пауки, слишком сонные, чтобы собраться с силами и накинуться на жертву. Вдоль подножия красноватого скального выхода пробежал дикобраз, треща иглами и взрывая когтями землю. Он разворошил крохотное укрытие из веточек, и какое-то тощее круглоухое существо, лупоглазое и тонконогое, метнулось прочь по камням. Не обратив на него внимания, дикобраз уже приготовился сожрать жуков, снующих среди разметанных веток, но внезапно остановился, вскинул голову и прислушался. Пока он стоял неподвижно, похожий на мангуста бурый зверек стремительно прошмыгнул через кусты и исчез в норе. Немного поодаль сердито загомонили птицы.

В следующий миг дикобраз тоже ринулся прочь. Он почувствовал не только страх других животных, находящихся поблизости, но и нечто более существенное: сотрясение, вибрацию лесной подстилки. Где-то неподалеку по лесу шел кто-то невообразимо тяжелый, и земля гудела как барабан под грузными шагами. Вибрация почвы все усиливалась, и вскоре даже человеческое ухо сумело бы различить звуки медленного, неуклюжего движения в сумраке. По устланному сухой листвой склону скатился камень, громко затрещал подлесок, а чуть погодя на откосе за красной скалой задрожала сплошная масса ветвей и лиан. Одно молодое деревце вдруг нагнулось вперед, с резким хрустом сломалось, повалилось на землю и еще несколько секунд мелко подпрыгивало на упругих ветках, как будто не только звук падения, но и само движение породило эхо, постепенно затухающее в пустынном полумраке.

В образовавшейся бреши, едва видной средь спутанных ползучих стеблей, густой листвы и сломанных цветов, появился наводящий ужас зверь, чудовищный даже по меркам такого дикого дремучего леса. Громадный, просто исполинских размеров: в два с половиной человеческих роста, когда поднялся на дыбы. Серповидные когти на косматых лапах — с палец толщиной, и на них болтались клочья папоротниковых листьев и ошметки коры. Разверзлась дымящаяся пасть, обнажив частокол острых белых зубов. Мохнатая морда вытянулась вперед, принюхиваясь, а налитые кровью глаза подслеповато всмотрелись в незнакомую местность внизу. Несколько долгих мгновений зверь стоял на задних лапах, тяжело дыша и утробно порыкивая, а потом неуклюже опустился на все четыре, вломился в подлесок, скрежеща по камням длинными изогнутыми когтями — они не втягивались, — и, круша кусты, двинулся вниз по склону к красной скале. Это был медведь — медведь, каких земля не видела вот уже добрую тысячу лет: сильнее носорога и весом с десяток здоровенных мужиков. Достигнув прогалины у скалы, он остановился, тревожно повертел головой, потом снова встал на дыбы и издал низкий, отрывистый рык. Медведь был испуган.

Этот могучий сокрушитель деревьев — и вдруг испуган? Чего он может бояться? Дикобраз, забившийся в неглубокую нору под скалой, с недоумением ощутил страх огромного зверя. Что заставило его пуститься в путь по незнакомому краю, через глухой лес, чужой для него? Со стороны, откуда пришел медведь, потянуло странным запахом — едким мускусным запахом страха.

Стайка желтых гиббонов, перехватывая ветки длинными руками и широко раскачиваясь, с воем и воплями пронеслась по деревьям. Потом из подлеска выскочили две виверры, пробежали рядом с медведем, даже не взглянув на него, и исчезли так же быстро, как появились. Дохнул странный, ненатуральный ветер, шевельнув густую листву наверху откоса, и из нее с разноголосым встревоженным гомоном выпорхнули птицы — попугаи, бородатки, разноцветные зяблики, лазурные и зеленые танагры-медососы, галки и лесные зимородки. Мимо проковылял армадил, явно раненный; промчался пекари, стремительно проскользила длинная изумрудная змея. Дикобраз выбрался из норы, почти у самых медвежьих лап, и пустился наутек. Но медведь продолжал стоять на дыбах, возвышаясь над плоской скалой, и неуверенно принюхиваться. Потом усилившийся ветер принес звук, источник которого, казалось, тянулся через весь лес, от края до края. Звук, похожий на шум сухого водопада или дыхание великана. Звук, порождающий запах страха.

Постепенно он усилился до рева, и количество животных, убегающих от него, стало бессчетным. Многие совсем уже выбились из сил, но все равно тащились вперед, с раззявленной оскаленной пастью и остекленелыми, ничего не видящими глазами. Тех, кто падал, затаптывали насмерть. Из подлеска поплыли тонкие струйки зеленого дыма, а чуть погодя там и сям на сизоватых листьях размером с человеческую ладонь запрыгали блики яркого света, какой никогда прежде не пронизывал лесную полумглу. Воздух раскалялся все сильнее, и вскоре ни одного живого существа — ни ящерки, ни мошки — не осталось на прогалине у скалы. А потом наконец появился гость, еще более ужасный, чем гигантский медведь. Длинный язык пламени выстрелил из-за завесы лиан, исчез, снова выстрелил и быстро замелькал туда-сюда, точно змеиное жало. Ярко заполыхали сухие зубчатые листья на кусте зельтазла, отбрасывая зловещее зарево на пелену дыма, что теперь заволакивал прогалину как туман. Мгновением позже огненный клинок рассек снизу доверху стену листвы на откосе, и тотчас же огонь побежал по стволу молодого дерева, поваленного медведем. В считаные секунды этот уголок леса — со всеми чертами и свойствами, делавшими его единственным и неповторимым для обоняния, осязания и зрения, — был навсегда уничтожен. Громадное мертвое дерево, последние полгода опиравшееся на другое, поменьше, рухнуло, охваченное пламенем, на красную скалу, расчертив ее черными полосами на манер тигровой шкуры. В свой черед загорелась и поляна, как горел на протяжении многих лиг большой лес, чтобы принести огонь в такую даль. А когда она перестала гореть, фронт пожара уже находился от нее в миле по ветру и продолжал двигаться дальше.

Исполинский медведь неуверенно брел через лес, часто останавливаясь, чтобы обследовать свирепым взглядом незнакомое окружение, и переходя на грузную шаркающую рысцу всякий раз, когда его опять настигал мерзкий запах горящих лиан и гул приближающегося огня. Страх и растерянность порождали в нем угрюмую злость. Со вчерашнего вечера он безостановочно шел, гонимый опасностью, но все никак не мог от нее скрыться. Еще никогда прежде ему не приходилось обращаться в бегство, и вот уже много лет ни одно живое существо не осмеливалось противостоять ему. А сейчас, с чувством сердитого стыда, он брел и брел вперед, спотыкаясь о невидимые во мраке древесные корни, томимый жаждой и готовый при первой же благоприятной возможности повернуться и вступить в схватку с этим грозно сверкающим врагом, не ведающим страха и удержу. Один раз, на дальнем краю болотца, медведь решительно остановился, введенный в заблуждение минутной заминкой в наступательном движении противника, и только чудом спасся от огня, вдруг стремительно выбежавшего с обеих сторон и едва не взявшего его в кольцо. Один раз, в приступе безумия, он и впрямь бросился вспять и яростно бил пламя, пока на опаленных подушках лап не вздулись полоски ожогов. Даже тогда он отступил не сразу, но какое-то время лишь слегка пятился и кидался из стороны в сторону, выбирая удобный момент для нападения. Потом все же развернулся и устремился прочь, мощными ударами когтей полосуя стволы деревьев и с корнем вырывая кусты.