Греческий огонь. Книга 3 - Никос Зервас

Так никто и не выведал, куда подевался таинственный «отморозок», назвавшийся Иваном Царевичем. Только пьяный бомж дядя Воха, гревшийся на вентиляционной решётке в скверике на задворках соседнего психфака, видел одним глазком странную картину: из-под крышки люка на тротуар вылезла тощая быстрая старуха в чёрном. Аккуратно уложила пудовую крышку на место и побежала, чуть прихрамывая, через сквер к троллейбусной остановке.

* * *

Художницу Аллу привёл Ханукаин. Женщина без лица и без возраста, с ожогами вокруг глаз, она была наркоманка, усталая извращенка… и совершенный гений, как утверждал Изя. Алла, замотанная в нечто вроде пыльного пледа, чёрного с ромбами, ворочалась в кресле, поминутно запуская пальцы обеих рук в тёмно-красные волосы. Казалось, она вообще не слушала Сарру.

— Вот фотография нашего мальчика. Таким мальчик был раньше, а теперь изменился, — медленно, с оттяжкой молвила ведьма Цельс, будто вбивая каждое слово под крышку больного Аллиного черепа. — Представьте, этот мальчик стал звездой. Выступает по телевизору, снимается в кино. Высокомерный, презрительный. Страшный гордец! Любит власть. Чтобы понукать сверстниками, сколотил подростковую группу, они служат ему как рабы. Девки его обожают, до визга. А он — смертельный эгоист, но гениален. Интеллект — молния. Отвага, ловкость. Подростковый полубог…

Художница Алла со стоном полезла за сигаретой.

— Совсем маленький портрет? Когда Вам нужен?

— Завтра на рассвете, — твёрдо сказала Сарра. — В этом конверте — то, о чём вы думаете. Успокойтесь, вам хватит. И вы никуда отсюда не пойдёте. Здесь комната, в ней краски и всё необходимое. У вас целая ночь.

Алла хрипло расхохоталась.

— Давайте фотку. Ну, только мне нужен аванс. Сарра вынула из конверта заранее отмеренную дозу в крошечном плёночном клапане.

Всю ночь из студии доносились странные звуки, как если бы целая толпа художников возилась вместе с Аллой в маленькой комнате — столько было грохота и топанья, зачем-то двигали мебель. Сарра слушала без удивления, скорее с нервным любопытством; когда начало светать, она уже танцевала кругами, как голодная гиена, вскидывая уши на каждый шорох из-за двери.

Около восьми стало ясно, что Алла не отвечает на стук, и Сарра велела выбить дверь. Художница лежала на паркете, лицом к камину, как если бы она собиралась вылететь из комнаты через трубу, но умерла по дороге.

Рядом валялся перевёрнутый портрет, будто сброшеннный с этюдника.

Сарра нагнулась. Синий взор хлестнул ей по лицу, навернулись слёзы. Мальчик на портрете был удивительно хорош собой, он смотрел заботливо и умно.

— Проклятье! — Сарра оглянулась на художницу, лежавшую ничком, голые ноги белели из-под чёрного с ромбами пледа. — Ангелочка мне нарисовала?!

Вдруг осеклась. Кажется… всё поняла.

Сарра Цельс пристально вглядывалась в глаза мальчику — и с каждым мгновением его синий взгляд делался холоднее. Всё, что раньше казалось ангельским: лёгкий румянец, тёмные ресницы — теперь виделось по-другому. В разрезе глаз проступила на первый план какая-то насмешливая хищность.

Страшная сила портрета поразила ведьму. Он был добрым только внешне, ровно настолько, чтобы влюбиться с первого взгляда. Но в глубине образа таилось всё то, что заказывала Сарра: гордость, презрение и, наконец, жестокость. Это был портрет страшного человека.

— Да, да… — едва слышно прошептала ведьма Цельс. — Именно таким ты станешь, Иван Царицын. Змей-подросток в обличье маленького принца.

Скандал на факультете журналистики выбился в высший рейтинг новостей. Забавная, щекочущая тема опередила сообщения о назначении нового министра здравоохранения и репортажи о снежных лавинах в Ставрополье. Утренняя пресса разделилась на два лагеря: девять газет из десяти, пестря восклицательными знаками, кричали о разгуле скинхедов.

«В лидеров свободной прессы снова стреляют», — трепетали «Аргументы и Факты».

Впрочем, находились и те, кто намекал: отважный мальчик выразил голос всего народа, уставшего от клеветы на российскую историю и культуру. «Когда взрослые бессильны, за честь Отечества вступаются гавроши», — чеканила консервативная газета «Труд».

Самое страшное выяснилось через день.

Дерзкая выходка Царевича поразила воображение его сверстников — у «хулигана» появились последователи. И покатилось, как далёкий рокот в горах. Понеслась дикая ночная партизанщина. Полусонные пешеходы, выползшие раным-рано из подъездов и подземных переходов на пустынную площадь Маяковского, замирали при виде памятника большевистского поэта, у которого на груди пылал аршинный транспарант:

МОСКВИЧИ!

ПОВСЮДУ, ОТ РЕУТОВА ДО КУНЦЕВО,

МОЧИ ПАСКУДНУЮ ХУНТУ КУНЦЕВУ!

Золотой миллион московского среднего класса ещё спал на своих ортопедических матрасах, а тем временем уж холодел в ужасе милиционер перед памятником другому красному поэту, также с транспарантом на бронзовом животе:

МИЛЫЙ, МИЛЫЙ, СМЕШНОЙ ДУРАЛЕЙ,

НУ КУДА ОН, КУДА ОН СУНЕТСЯ?

НЕУЖЕЛИ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО РУССКИХ ЛЮДЕЙ

ПОБЕДИЛА НАХАЛЬНАЯ КУНЦА?

А старушка-дворничиха возле Консерватории в ужасе рассказывала журналистам о том, как среди ночи налетела на дремлющий сквер толпа камуфлированных велосипедистов в масках, нацепила на фигуру великого композитора плакат, точно на партизана перед расстрелом:

ВЫ ЕЩЁ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО П.И.ЧАЙКОВСКИЙ -

БЕЗДАРНОСТЬ?

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА У КУНЦА

НА «ОСНОВНОМ ТЕЛЕКАНАЛЕ»

— В каких масках они были? — приставали журналисты.

— Детские такие маски, — поясняла встревоженная старушка. — У внучки моей на прошлый Новый год похожая была. Медвежаты какие-то.

Журналисты жадно кивали и чиркали в блокнотах: «Вооружённые кастетами и бейсбольными битами, отморозки цинично разгуливают в наивных детских масках. Зайчики и белочки бьют витрины магазинов, переворачивают машины, грабят одиноких прохожих».

Набеги на памятники продолжались несколько дней. По телевизору показали бронзового Окуджаву в ярко-красной майке с полуразборчивой надписью (упоминался некий «надёжный маленький Эрнестик», действовавший «под управленьем Клеветы»). Памятник Петру Первому внушительно обещал, что «отсель грозить мы будем Кунцу». Ходили невозможные слухи, что юные злодеи ухитрились даже нацепить транспарант на грудь Нике Самофракийской, насаженной на тридцатиметровый церетелевский штык в парке Победы.

Подростки в умилительных масках медвежат стали появляться на центральных улицах и в больших магазинах: дети раздавали прохожим листовки, призывающие вызывать гадов на дуэль. В электронной сети зашевелился бойкий вебсайт, на котором публиковались призывы к сверстникам: