На качелях любви - Галия Мавлютова

Я работаю стажером в редакции крупной газеты. Тираж – целых два миллиона. Газета выходит два раза в неделю. Миллионы читателей в течение недели живут в ожидании заветного номера. Наша редакция похожа на заводской цех. В огромном помещении стоит непрерывный гул, будто здесь установлены токарные станки, которые работают круглосуточно, без устали, без остановки, без перерыва на обед. Но реально никаких станков нет, вместо них в огромных залах оборудованы маленькие норочки для сотрудников. Люди, как ласточки, сидят в ряду одинаковых щелей. Наша газета работает с оглядкой на международный уровень организации труда. Это так называемый западный стиль работы. Все норки отделены одна от другой игрушечными перегородками. В каждой норке есть компьютер, телефон и урна под столом. Это все, что необходимо сотруднику газеты для плодотворного труда – так считает руководство корпорации. Динка работает в редакции курьером. Учится на вечернем платном, а днем подрабатывает на учебу. За три года работы в газете Динка знает всех – и в лицо, и по именам, и еще много чего знает, но не до конца, наполовину. Динка не в состоянии вобрать в себя целиком всю информацию. Ее внимания хватает лишь на часть. Сейчас все так живут, вполсилы, на половину, на третью часть, в общем, как получается. А Лешка Соколов – это мой бывший жених. Не так давно я отправила его «куда подальше», презрительно отвергнув предложение руки и сердца. Это «подальше» находится этажом ниже, как раз под моей урной. Гордый Соколов не перенес унижения и легко поменял место дислокации. Мы долго не виделись. Сейчас он уже забыл, что его когда-то отвергли, и частенько одиноким гвоздем торчит у окна на лестнице, чтобы вдарить кого-нибудь вопросом из-за угла. Он пристает ко всем подряд и ошарашивает народ странным вопросом: «Вы не видели Добрую?» Наш редакционный штат велик и могуч, мобилен и динамичен. И мало кто знает, что некая Дарья Добрая работает на пятом этаже на вычитке писем. Некоторые шарахаются от Соколова в сторону, как от чумы, а иные беззлобно отшучиваются, дескать, добрых давно не встречали, а вот злых – навалом. Динка едва успевает на ходу усвоить, что кому-то понадобилась Дарья Добрая, а вот зачем и для чего – ей абсолютно неинтересно. Главное для Динки – передать информацию третьему лицу, чтобы избавиться от лишнего груза. Наш Лешка Соколов – неплохой парень. Современный, продвинутый, коренной питерец. Живет в огромной квартире на набережной Мойки. Лешкины родители обитают за границей. Когда-то они уехали за кордон работать, но началась перестройка, и им пришлось застрять на чужбине по каким-то техническим причинам. Чему они очень обрадовались. И обратно уже не вернулись. Боятся, что их теперь уже за кордон не пустят. Лешка остался сиротой при живых родителях. Окончил университет, что-то писал, видимо, бездарное, Лешку нигде не опубликовали. Пришлось Соколову думать, как жить дальше. Родители присылали кое-что, но Лешке было мало. И тогда Соколов пришел в газету. Начал с верстальщика, затем сделал карьеру, то есть стал хорошим верстальщиком. На этом карьерный рост закончился. А потом Соколов влюбился. В меня, разумеется. Я только что приехала из провинциальной глубинки, временно обитала у дяди в Купчине. Меня приняли в газету, дали хороший оклад, ну и разные там премиальные. Выделили отдельную норку в газетном цеху. И на этом все радостное закончилось. Началась повседневная рутина, серые будни, тоскливые деньки. Соколов сразу выделил меня из «газетной массы», именно так он называет всех штатных сотрудников редакции. Сначала приметил, потом выделил, оценил и долго шел за мной однажды вечером, когда я тихо брела по набережной и горько плакала. В тот день мне было очень грустно. Все было хорошо, но слезы тихонько струились по моим щекам, бог знает отчего. Это грустила моя молодость. Она томила душу неясными желаниями. Я чего-то ждала и надеялась. На что-то хорошее, очень хорошее. Я грустила и думала, что жизнь сама собой сделается как надо, все придет, когда выйдет срок, а пока надо тупо работать и тупо делать карьеру, чтобы стать успешной, а тогда и без моего участия все мечты оформятся в ясную цель. Дома я оставила своих стареньких родителей. Папа и мама уже пенсионеры. Они видят во мне смысл жизни. Дочь Дарья, то есть я, для них – единственный свет в окне. Пишут мне письма почти каждый день, курьер Динка подбрасывает пачки конвертов и весело подмигивает. Значит, из дома пришла очередная весточка.

– Ой, а что это у нас с глазами? – завопил Соколов, хватая меня за воротник пальто. Честно признаюсь, я тогда здорово испугалась. Идет себе девушка, никого не трогает, плачет потихоньку, и зачем ее хватать за ворот? Я отшатнулась, выдернула шарфик из цепких пальцев Соколова и влепила ему звонкую пощечину.

– Ой, а за что же это? – еще громче завопил Соколов.

– За хамство! – отрезала я.

– А кто хамит-то, кто хамит? – заюлил Лешка, крутясь предо мной, как электрический веник.

– Вы – молодой человек! Хам какой, – прошипела я, ускоряя шаги.

Я еще не знала, что хам и наглец вскоре сделает мне предложение и я его отвергну. И не только предложение. Вместе с ним я выброшу из моей жизни этого симпатичного молодого человека. И он безропотно уйдет на четвертый этаж. И я еще не знала, что можно работать в одной организации, находиться в одном здании, но не видеться и не встречаться годами. Оказалось, запросто, я неделями не видела Соколова, начисто забывая о нем, а он изредка напоминал о себе через Динку и других балагуров и весельчаков.

В тот день на набережной я не думала о будущем. Меня томили смутные желания и неопределенные ожидания. А Соколов был просто Соколовым.

– Даша, будем знакомы, – он вновь догнал меня.

Лешка уже не трогал мой шарфик и не хватал меня за руки и другие части тела.

– Откуда вы знаете мое имя? – буркнула я, меняя гнев на милость.

– Мы с вами работаем в одной шарашке под названием «Северное сияние», – радостно сообщил Соколов, – а я – Леша Соколов. Верстальщик. От бога.

– От чего? – изумилась я.

– Не от «чего», а от кого, – строго поправил Лешка. – Верстальщик «от бога» – значит одаренный и талантливый верстальщик.

– А чего там одаряться-то? Сиди себе и верстай чужие тексты, если свои написать не можешь, – я мельком оглядела «одаренного и талантливого» нахала.

Есть на что посмотреть – симпатичный, высокий, вихрастый. Слишком юный, а мне больше нравились солидные мужчины, они привлекали меня своей силой и уверенностью.

– Вот все так думают и глубоко заблуждаются. От моей верстки напрямую зависит рейтинг газеты: как я подам текст, таким его увидит читатель. Иногда берешь в руки текст – грязный, неровный, нечистый, даже смотреть противно, а я поработаю, поправлю, выпрямлю, и такая красота получается. Залюбуешься!

Мойка игриво виляла боками, издавая резкий запах гнилой и тухлой воды. Я посмотрела вниз. По реке плыли остатки льда, пустые пластиковые бутылки, окурки, мусор, грязь, ошметки тухлых водорослей.

– Не смотрите на воду, Даша, до революции в каналы все нечистоты сливали, тогда еще хуже было, чем сейчас, и пахло покруче, – перевел разговор в другое русло хитрый Соколов.