Пожиратель тени - Альфред Анджело Аттанасио

— Ты хочешь сказать, что в мой свет забралась тень? — Женщина не глядела на кобольда, всецело сосредоточившись на фиолетовых облаках в небе. — Объект, лишенной сущности, живет в моем сиянии?

— Так действует магия теней.

— Мой ребенок не шевелится, — сказала женщина в сгущающуюся ночь, и слезы блеснули в ее глазах. — Дитя во мне не шевелится.

— Госпожа, твое дитя еще живет, и оно шевельнется снова, когда тень будет извергнута из света. — Кобольд говорил внушительным голосом, подавшись вперед. — Свет, в который родится твое дитя, должен быть чист.

Рассерженная госпожа обернулась к нему:

— Так почему же ты до сих пор не изверг эту тень из моего света?

Кобольд отпрянул назад, едва не упав с вазы.

— Госпожа, я не более чем старый кобольд в Светлых Мирах, порожденных волшебством твоих снов. Свои познания я собрал по крохам за долгую жизнь, и это всего лишь крупица той твоей мощи, что создала меня и все миры, которые мне довелось видеть. Я знаю об этой тени, но не в силах ее рассеять.

Женщина медленно отвела недовольный взгляд от кобольда и вновь тревожно воззрилась в небо, разглядывая его черно-золотой узор.

— Я пробужу его отца. Он защитит то, что создал во мне.

— Нет! — воскликнул кобольд и вскочил на ноги, неуклюже балансируя на краю вазы. — Госпожа, прошу тебя! Не пробуждай его! Твое волшебство растает в пустоте, ибо оно есть сон. Исчезнут Светлые Миры, и твое дитя не родится в тепло и яркость твоего света.

— И ты тоже исчезнешь, кобольд, — рассеянно произнесла она, думая, не пожертвовать ли своим волшебством ради спасения ребенка.

— Да, я тоже исчезну, — угрюмо признал кобольд. — И дитя родится под темным взглядом отца его.

— Наверное, так будет лучше, — сказала женщина, обнимая живот руками. — Это его дитя. И пусть оно родится во тьму, как он желает. Тогда ребенок будет сильнее.

— Сильнее — да, госпожа, — мрачно согласился кобольд. — Но в нем будет меньше доброты. Меньше жалости. Меньше мудрости любви.

— Пусть лучше дитя родится сильным и меньше знающим любовь, нежели умрет у меня в животе. — Женщина вышла из зеленой воды и села на край бассейна. — Я разбужу отца ребенка.

— Нет! — Кобольд весь дрожал. Отцом ребенка был Безымянный, безразличный ко всем мирам, которые его беременная подруга создала своим волшебством. Даже ей они были дороги лишь потому, что служили ее нерожденному дитяти. Они были нужны, чтобы учить ребенка. Эпохи, пережившие длинные цепи эволюции, здесь, в саду, равнялись всего лишь месяцам. Высоко над космическим миражем, который был реальностью для кобольда, в чреве госпожи росло дитя, которое питалось не только ее физической силой, но и волшебством, иллюзорными мирами, что отдавали свою энергию развивающейся душе. Отец ребенка назвал бы эти энергии пустяками, а попытку учить дитя до рождения — глупостью. Но мать желала блага для своего младенца и верила, что своим волшебством отфильтровать века и эпохи и научить ребенка сочувствию к любой жизни.

Кобольд поспешно слез по вьющемуся плющу и по золотым листьям подбежал к женщине, встав в ее тени.

— Пусть отец ребенка спит. Пусть поспит еще немного. Дай своему дитяти сияние материнской любви. Скоро придет его отец. Очень скоро.

— Тогда перестань бездельничать, кобольд. — Женщина зашагала прочь от бассейна к дереву, в ажурных ветвях которого висело голубое камчатное покрывало с узором из звезд, кометных хвостов и полумесяцев. — Ты должен извергнуть эту тень из моего света.

— Я не могу этого, госпожа. — Скрюченное создание вскарабкалось на кольца каменной змеи у края бассейна. — Я же всего лишь кобольд. Ты создала меня, чтобы я наблюдал и сообщал, что вижу.

— И что же тогда я должна делать? Наблюдения мне не нужны. Мне нужно, чтобы жил мой ребенок. — Женщина набросила на себя покрывало. — Не испытывай мое терпение, кобольд.

— Никогда, госпожа! Никогда!

По замшелым камням бортика он подбежал к ней как можно ближе. Кобольд знал, что владычица по натуре своей не холодна, и только тревога за дитя всколыхнула в ней гнев и раздражение. Миры, созданные ею во снах и существующие теперь независимо, даже когда она бодрствовала и не обращала на них внимания, бросили вызов своей создательнице. Это ее и тревожило. Что-то восстало из ее темного подсознания и объявило миры ее снов своими. Было ли это «что-то» отцом ребенка, который сам теперь спал и видел сны; не он ли ворвался во сны госпожи, вынашивавшей его дитя? Кобольд, будучи сам созданием снов госпожи, не мог этого знать наверняка, однако боялся, что это так. Но вслух он произнес другое:

— То, что произошло, — большая редкость. Это лишь игра случая, которую можно исправить. Вряд ли она еще раз повторится.

В саду между тисовых стволов зазвучали цимбалы, и женщина обернулась на звуки музыки.

— Как можно исправить эту игру случая, кобольд?

— Пошли одного из Лучезарных.

Женщина озадаченно оглянулась на своего советника:

— Послать Лучезарного в мой сон?

— Они сами — сны, — напомнил кобольд. — Сны тех, кто надзирает за тобой.

— Да, — рассеянно согласилась женщина, снова поворачиваясь на певучий звон, струящийся в вечернем воздухе. — Они поставлены над садом и дворцом, чтобы охранять меня. Я не посмею направить их во тьму.

— Некоторые из них останутся присматривать за тобой, госпожа. — Кобольд раздвинул колокольчики лилий, чтобы видеть ее. — Пошли только одного. И таким сиянием тень будет развеяна.

Если, конечно, вмешался не отец ребенка. Кобольд про себя молился, чтобы это было не так.

Беременная встала под деревом, которое обвивали стебли ломоноса, и ниспадающими белыми, желтыми розами, усеянными золотыми пчелами, захмелевшими от розового масла.

— Я пошлю тебя, Рик Старый, — сказала она, с трудом отвлекаясь от манящей мелодии. — Я поручу Лучезарному сопровождать тебя, и ты найдешь эту тень.

— Будет исполнено, — поклонился кобольд, и когда выпрямился, лилии сомкнулись и хлестнули по нему. Кобольд нетерпеливо оттолкнул их и торопливо заговорил: — Пошли Лучезарного по имени Азофель, часового над Вратами Тьмы Внешней, ибо он уже знает твое волшебство, сотворенное для дитяти. Вели ему выступить немедленно, дабы, когда мне понадобится сила, она была бы рядом.

— Да будет так, — ответила женщина и пристально посмотрела на него. — Но поторопись, Рик Старый. Если к завтрашнему вечеру мое дитя не шевельнется, я разбужу его отца. Больше я не буду предаваться этим глупостям волшебства, и лелеять надежду на тепло, свет и любовь. Я доверюсь отцу ребенка и его темной силе, и мой ребенок будет жить.

Она покинула сад, и все цветы и листья померкли под косыми тенями наступающей ночи. Вечерний пурпур окрасил фиолетовое небо, выцветая в ультратоны невидимости, и в непроницаемой черной пустоте не мерцала ни одна звезда, не плыла луна, лишь тянулась глубина безбрежной тьмы. Над этими чуждыми пределами спала и видела сны иная жизнь, избегавшая всякого света — отец дитяти, даже во сне творящий искаженные, изуродованные, злые формы тьмы, приближающиеся из ночи.