Разборки в Токио - Айзек Адамсон

И тут я увидел ее.

Не знаю, долго ли стояла она в дверях, покачиваясь и стараясь не упасть. Заметив мой пристальный взгляд, она попыталась ответить мне тем же, но без толку. Ее волосы мокрыми прядями липли к лицу, по всему рту размазалась губная помада. Она походила на циркового клоуна, вынырнувшего из какого-то первобытного болота. Но я сразу понял, что скрывается под этим обличьем.

Она была гейша.

Хиро Бхуто заметил, что я на нее смотрю.

— Не общайтесь с ней, — сказал он мне, подавая клиенту пиво. — Она баламутка.

Я его проигнорировал. Взял свое пиво и направился к ней.

Увидев, что я иду, она умудрилась сфокусировать взгляд где-то в окрестностях меня. Затем попыталась восстановить равновесие, но в итоге снова потянулась к косяку, чтобы опереться. Голова ее запрокинулась — похоже, в прелюдии к рвоте. Затем гейша выпрямилась и даже сумела вымучить гримасу, которую я толковал как улыбку. У нее было всего пять зубов. Два вверху и три внизу. Это напомнило мне Сару. У меня перед глазами все поплыло.

— А где твоя удочка? — хихикнула она.

— Удочка?

— Ты что, не рибак? — На таком диалекте изъясняются только металлурги в Осаке.

— Не рибак — передразнил я. — А ты не рвань подзаборная, которую сюда ветром занесло.

Она залепила мне пощечину.

Замахнувшись во второй раз, она потеряла неустойчивое равновесие и едва не повалилась на пол. Я подхватил ее и тут же подумал: какой идиотизм. Последний раз мне давали пощечину очень давно. Насколько я помню, было так же приятно.

Склонившись над ней, я зашептал как мог трезвее:

— Оставь это для спектакля, куколка ты моя расписная. Ты же не пьяна. Ты просто играешь роль Микуры Сансуто из «Непутевой бабочки». Восемнадцатый век, драматург Накасито. Пощечина, которую ты мне залепила, происходит в третьем акте, когда Микура обнаруживает, что ее муж завел интрижку с артистом кукольного театра. Ты не пьянчужка — ты гейша, и зубы у тебя все целы.

Ее лицо с усилием скривилось в удивленную гримасу. Она была поражена — годы обучения театральному искусству не помогли ей это скрыть. Подмигнув мне, она вернулась в роль Микуры Сансуто, алкоголички средних лет, жены неверного, стареющего гомосексуалиста, торговца черепицей.

— Уууууййй, — взвыла она, чтобы все услышали. — Тасукэтэ,[1]меня сейчас стошнит. — Она ввалилась в дверь и, спотыкаясь, побрела к стойке бара.

— Тикусё![2]— выругался Бхуто. — Отведите ее в туалет, а то она тут наделает делов.

Я подхватил ее, и мы двинулись к туалету, как парочка сиамских близнецов, которые ширнулись транквилизатором. Не знаю, с чего я стал ей подыгрывать. Все же падок я на гейш.

В туалете она тут же выпрямилась и отпихнула меня. Затем прошла к окну и остановилась. Скрестив руки на груди, нетерпеливо на меня взглянула.

— Ну? — сказала она. Я молча смотрел на нее.

— Теперь, я думаю, ты должен открыть окно.

Не тратя слов, я распахнул окно. Она подпрыгнула, схватилась за карниз, гибко и текуче скользнула в проем.

И исчезла. Совсем, будто тут ее и не было. Испарилась.

Внезапное превращение шатающейся пьянчужки в сильную акробатку ошарашило даже меня, старого гейше-поклонника. Я так и замер в женском туалете, тупо глядя себе под ноги — странные у меня, оказывается, ботинки.

Хороша, ничего не скажешь.

Я вернулся в бар, готовясь объясняться с Хиро Бхуто. Не успел я открыть рот, Хиро предостерегающе взглянул на меня: мол, и не думай открывать. Я посмотрел на двери бара.

Там стояли четверо плотно сложенных молодцов, полностью перекрывших весь свет с улицы. Выглядели они как борцы сумо, которые несколько месяцев сидели на диете, — крупные и сильные, без лишнего жира. В эффектных костюмах. Все подстрижены под ежик, как питбули. Точно не рыбаки.

— Мы ищем девушку, — сказал коротышка, стоящий впереди всех.

— Как это по-мужски, — съязвил я.

Коротышка направился ко мне. Остальные последовали за ним.

— А, гайдзин,[3]шут гороховый. Может, ты мне еще анекдот расскажешь, пидор вонючий? А я посмеюсь. — В голосе звучала угроза, с какой обычно произносят смертный приговор или непристойности по телефону.

— Ладно. Слушай, — сказал я, поймав краем глаза панический взгляд Хиро Бхуто. — Четыре разодетых головореза в поисках девушки заходят в рыбацкий бар. Вместо нее они встречают американского журналиста, который говорит им: «Извините, но девушки нет. Так что придется вам, ребята, трахать друг друга». Дошло?

Ни тени улыбок. Одни озадаченные лица. Они, кажется, не въезжали, имеют ли дело с пьяным чокнутым американцем, чьи шутки не переводимы, или нарвались на что-то посерьезнее.

Я не дал им времени определиться.

Резко согнувшись, я тут же распрямился и хлестко вломил явному главарю правым апперкотом между ног. Левой рукой я схватил пустую бутылку из-под сакэ для камикадзэ и со всей силы приложил ею в висок громилу покрупнее.

Двое остальных наконец отреагировали. Один в костюме цвета голубизны водопада сунул руку под пиджак. Прежде чем он смог вынуть то, за чем полез, вторая бутылка «сороковой жирной овцы» въехала ему прямиком в рот. Он рухнул навзничь, и брызнувшая кровь напомнила мне размазанную гейшину помаду. Мозг мой формулировал смутные феминистские метафоры: косметика, насилие и образ женщины как жертвы в фильмах и на телевидении.

Но размышлять об этом было некогда. Четвертый громила наступал на меня, в правой руке держа огромный кинжал. Не очень искусная атака, так что у меня был шанс показать пару приемов, которые я выучил, освещая соревнования девушек-юниоров по кикбоксингу в Тайпее в 1986 году. Я поднырнул под нож, и, развернувшись, вмазал пяткой громиле в подколенную ямку. Взвизгнув, он скрючился вбок. Все еще сидя на корточках, я выпрыгнул и ребром ладони врезал ему под другое колено, и нога тут же подкосилась. Он еще раз взвизгнул. Правой рукой я выхватил у него нож, а левой — хохмы ради — ткнул ему в глаза, отчего он окончательно рухнул на пол.

Я подошел к коротышке. Тот все еще держался за яйца, те самые, по которым я врезал 2,5 секунды назад. Схватив его за шкирку, я сунул ему за ворот нож и рассек костюм от Армани и шелковую рубашку. Всю коротышкину спину покрывала татуировка — огромный красный дракон. Этого я и опасался. Он был якудза — член японской криминальной организации, которая знаменита своей небывалой жестокостью и красочными татуировками.

Я спокойно, однако быстро вышел из бара. Черт бы побрал эту гейшу, подумал я.