Арабская жена - Таня Валько

Внезапно я ощущаю на себе чей-то взгляд. О нет… Не слишком ли много впечатлений для одного вечера?

Наконец я его замечаю. Он сидит в углу у бара, и его лицо частично скрыто за рядами висящих бокалов и пивных кружек. Робко улыбается мне. Неужели и на этой убогой танцплощадке не все нахалы? Он не похож на других. Не знаю, чем он меня привлекает, но его взгляд останавливает меня и велит остаться еще хоть на минутку. Вечер был отвратителен — возможно, хотя бы окончание его станет приятным.

— Одно красное, пожалуйста, — быстро заказываю у бармена вино. Не могу же я просто так стоять и пялиться на мужчину! Закуриваю сигарету, хотя дыма здесь и без того хватает, и по-прежнему не знаю, куда деть руки.

У него удивительные глаза. Их даже не назвать черными — они искрятся, будто пылающие угли в печи. Итальянец он, что ли, или латиноамериканец?

Он поднимается с места. Неужели уходит?! Но нет, он идет в мою сторону. У меня перехватывает дыхание.

— Привьет! — Красивый мужчина, говорящий со странным акцентом, пытается перекричать музыку. Я была права, он иностранец!

— Hi! — отвечаю растерянно, краснея до корней волос и опуская глаза. Все-таки английский я, хоть и не слишком старательно, учу с детства.

— Тебье не скучно? — спрашивает он.

— Ну… немного. Вообще-то, я уже удираю.

— А ты здьесь одна?

«Ой, одна-одинешенька», — отвечаю мысленно и печально вздыхаю.

— Я потеряла свою компанию, — неуверенно говорю. — Приятели… где-то там…

Он улыбается — не до ушей, а тонко. Одет с иголочки, вид какой-то нездешний. А ведь мы в дрянном задымленном клубе, вокруг по танцполу скачут толпы визжащих придурков. И уже почти полночь.

— Можно тебья проводить? — тихо спрашивает он, помолчав. — Ой, забыл. Меня зовут Ахмед. Ахмед Салими.

— А я думала, что ты итальянец, — слегка разочарованно вздыхаю я.

— Увы, нет, — ехидно отвечает он. — Всего лишь араб. Всего лишь ливиец.

— Не хотела тебя обидеть, — быстро говорю я. — Просто я иначе представляла себе араба. Знаешь, из книг, из фильмов… Я никогда не бывала в твоих краях…

— Из «Тысячи и одной ночи» и школьных историй о средневековых завоеваниях? Представляла себе бравого всадника с тюрбаном на голове и кинжалом в руке? С тех времен кое-что изменилось. — В его голосе слышен упрек. — Как насчет более современного образа?

— Я не интересуюсь политикой, — пытаюсь успокоить его. — Все это болтовня для любителей сенсаций. Меня это вообще не касается.

Наступает неприятная пауза.

— Интересно, а бедуины в белых одеждах по-прежнему ездят по пустыне на верблюдах? Или уже вымерли? — я силюсь пошутить, чтобы разрядить обстановку.

— Дитя мое, — говорит он с очень серьезным выражением лица и наклоняется прямо к моему уху, — у наших бедуинов есть «мерседесы» и палатки размерами с виллу, а к верхушкам этих палаток они пристраивают спутниковые антенны.

Ошарашенная, я смотрю на него.

— Заливаешь! — Я разражаюсь нервным безудержным смехом.

Но он сохраняет серьезность и оценивает меня взглядом. В уголках его глаз я замечаю какие-то отблески, но не могу их расшифровать. Мне немного страшно. Кажется, я перегнула палку. А если он…

Ахмед от души хохочет.

— Это правда, правда, — говорит он. — Сколько стран, столько и обычаев.

— Я — Дорота, друзья называют меня Дот, — с облегчением вздохнув, наконец представляюсь я.

Мы жмем друг другу руки. Какая у него нежная кожа! Молодой аристократ из бедуинской палатки, который ездит на белом «мерседесе»… а еще лучше — на серебристом, цвета «металлик».

— Теперь мы уже знакомы и ты можешь меня проводить, — любезно позволяю я. — Честно говоря, не нравится мне это заведение. — Поджав губы и сморщив нос, я делаю глупую гримаску и, смеясь, выбегаю на свежий воздух.

Дорога домой оказывается удивительно долгой. Мой дом расположен за две улицы от клуба, но мы все ходим кругами. Вместе нам замечательно. Проводы длятся до рассвета. Нам столько нужно сказать, что мы захлебываемся в словах, перекрикиваем друг друга, толкаемся локтями и вообще ведем себя как пара сумасшедших. И что удивительно — мне кажется, будто мы всегда были знакомы. Он начинает какую-то фразу, я продолжаю, и наоборот. Две разные страны, две разные культуры — и мы настолько похожи! А самое главное — он не пытается ни облапить меня, ни чмокнуть. Я воспринимаю это как знак уважения. Так держать!

Под утро я падаю от усталости, но уже так привыкла к его смешному польскому произношению, что и сама говорю ему на прощанье: «Привьет, Ахмед».

Он обещал позвонить. Я не могу дождаться, мне страшно: вдруг не позвонит? И я схожу с ума, не могу найти себе места в прихожей, где стоит старенький телефонный аппарат; делаю вид, будто у меня здесь какие-то срочные дела. Наконец, чтобы не возбуждать подозрений, я принимаюсь за уборку антресолей.

— Доротка, сегодня воскресенье, — замечает мама, — нельзя убираться.

— Но ведь на неделе вечно нет времени, — лгу как по писаному. — Я хочу кое-что найти, а заодно разложу как следует и весь остальной хлам.

— Делай что хочешь, но говорю тебе, это грех, — настаивает мама.

— Давно ли ты стала такой религиозной? — пытаясь уязвить, ехидно интересуюсь я.

Звонит телефон. Я успеваю первой.

— Это я, Ахмед. — Слышу его голос, и у меня подкашиваются ноги.

Маменька, разумеется, стоит рядом и удивленно на меня смотрит. Кажется, ей так любопытно, что она готова вырвать у меня трубку. Она не любит терять контроль над чем-либо, тем более надо мной. Все-то ей необходимо знать.

— Это звонят мне, мама, — резко заявляю я и поворачиваюсь к ней спиной. Но по-прежнему ощущаю ее присутствие, словно она вросла в пол. — Ты дашь мне поговорить или будешь подслушивать?! — срываюсь я на грубый тон.

— Прекрасно, просто прекрасно! — Разозлившись, мать повышает голос. — Один раз побывала в пещере разврата — и вот, пожалуйста, уже появляются тайны. Секс, «порошочки»… И что же ты выбрала? Может, это какой-то дилер предлагает тебе «дорожку»?! — Ее крик заглушает слова Ахмеда.

— Извини, тут кое-кто не дает мне разговаривать. Я ничего не слышу, — объясняю ему. — Подожди минутку. — Я вдыхаю поглубже, закрываю трубку рукой и ору: — Дашь ты мне, в конце концов, черт побери, перекинуться двумя словами? Или нет?!

Обиженная мать разворачивается и уходит.

— Прошу прощения, тут мелкие неприятности, — уже совсем другим тоном обращаюсь я к своему собеседнику.

— Да слышу я, — смеется он. — Не волнуйся, мы в семье тоже иногда кричим и ссоримся. И это вовсе не значит, что мы друг друга не любим.