Андрей Платонов - Алексей Варламов

К примеру, фрагмент из «Ямской слободы»: «Детей же били исключительно за порчу имущества, и притом били зверски, трепеща от умопомрачительной злобы, что с порчей вещей погибает собственная жизнь. Так, на потомственном накоплении, только и держалась слобода» — вовсе не означает, что таковыми были нравы в семье автора, хотя очевидно, что в детстве Платонов видел окрест себя много горя и впоследствии это страдание запечатлел, сгустив краски, возможно, даже больше, чем дореволюционная жизнь заслуживала. Но едва ли дело тут в революционной конъюнктуре и пролетарском диктате времени — то был голос человеческого сердца, восприимчивого прежде всего к трагической стороне бытия, что не отменяло, а усиливало его любовь к Божьему миру.

«Он был когда-то нежным печальным ребенком, любящим мать, родные плетни и поле и небо над всеми ими. По вечерам в слободе звонили колокола родными жалостными голосами, и ревел гудок, и приходил отец с работы, брал его на руки и целовал в большие синие глаза.

И вечер, кроткий и ласковый, близко приникал к домам, и уморенные за день люди ласкались в эти короткие часы, оставшиеся до сна, любили своих жен и детей и надеялись на счастье, которое придет завтра. Завтра гудел гудок и опять плакали церковные колокола, и мальчику казалось, что и гудок, и колокола поют о далеких и умерших, о том, что невозможно и чего не может быть на земле, но чего хочется. Ночь была песнею звезд, и жаль было спать, и весь мир, будто странник, шел по небесным, по звездным дорогам в тихие полуночные часы».

Так писал Платонов в раннем рассказе «Сатана мысли». И есть великая тайна в том, почему из миллионов русских мальчиков, родившихся на пороге самого страшного русского века в самой русской гуще (Воронежская губерния была одной из наиболее плотно заселенных в России), именно ему, мешанину воронежской Ямской слободы, взявшему даже не псевдоним, а по крестьянской традиции имя отца вместо фамилии — Андрей Платонов сын, Господь судил ближе всего подойти к сердцу русского человека в эпоху смуты. А между тем ничего особенного, что порою сопровождает появление на свет замечательных людей, в происхождении Платонова не было или пока что нам не открылось.

Отца его звали Платоном Фирсовичем Климентовым. Был он сыном землекопа, погибшего на шахте при аварии. Платон Фирсович родился 18 ноября 1870 года в Задонске, где окончил приходское училище, и с двенадцати лет стал работать, освоив множество профессий — от малярного ремесла до машиниста паровоза. Образ отца не раз встретится в платоновской прозе, начиная с одного из ранних рассказов («Демьян Фомич — мастер кожаного ходового устройства»): «Я с детства знал, по отцу, что такое пьяный мастеровой человек — это невыносимо, говорят. Но я люблю пьяных людей, это искреннее племя…» — и заканчивая биографическим замечанием из «Записных книжек»: «„В Задонск!“ — лозунг отца, крестьянский остаток души: на родину, в поле, из мастерских, где 40 лет у масла и машин прошла жизнь».

В 1993 году воронежский исследователь В. А. Свительский опубликовал письмо Платона Фирсовича, адресованное сыну Петру, в котором в ответ на просьбу рассказать о матери и о себе отец сообщал: «Я родился в городе Задонске, мещанин, в 1870 году. Мать твоя родилась в 1875 году… в городе Задонске. Крещение наше было — ее и мое — тоже в Задонске, в Успенском соборе. Где я и отбывал Воинскую повинность в 1891 году, ездил из Воронежа в Задонск, откуда я поехал в Ленинград, где прослужил 5 лет старшим унтер-офицером. Когда возвратился со службы, поступил на ж. д., где проработал почти 40 лет и был на хорошем учете. Петя, может что Вам непонятно, то напишите, я исправлю что не так Петя, может тебе нужна моя биография, то я напишу вкратце Когда вышел со службы военной, поступил на ж. д. рядовым слесарем, потом стал бригадиром, далее групповод — потом монтер, потом инспектором по приемке деталей. У меня много изобретений. Мой прибор для проверки и постановки ведущих кривошипов, за что я получил патент. В газетах писали, что перегнал Крупа. Вальцевание дымогарных труб. Кольца для укрепления бандажей быстрого гидравлического пресса. За все это я получил благодарность с линии и был представлен к высшей награде — Ордену Ленина, но не получил, хотя играли туш в клубе Карла Маркса и поздравляли. Если это нужно, то я опишу подробно».

К этим простодушным, безыскусным словам стоило бы добавить строки из письма Андрея Платоновича летом 1942 года, когда он получил ошибочное известие о смерти Платона Фирсовича: «Я сильно любил и люблю своего отца, и меня мучает теперь раскаяние, что я ничем не помогал ему, а теперь уже не нужна ему моя любовь и помощь и его нет на свете».

Мать Платонова Мария Васильевна Климентова, урожденная Лобочихина, родилась в семье бывших крепостных помещика Ивана Васильевича Бородина, после отмены крепостного права приписанных, как и Климентовы, к мещанскому сословию. Ее отец Василий Прохорович Лобочихин был часовщиком и золотых дел мастером, и, судя по всему, именно к нему относится краткая характеристика из «Записных книжек»: «Дед закусывал водку, выбирая тесто из своей бороды». Семья была небедная, энергичная, один из братьев Марии Васильевны, Михаил Васильевич Лобочихин, начав свой путь с должности околоточного надзирателя, дослужился до помощника секретаря конторы службы пути в управлении Юго-Восточной железной дороги, стал автором справочной книги о железнодорожных путях и проживал в Воронеже в собственном двухэтажном доме. Его сестре повезло меньше, и с материальной точки зрения ее замужество — дата которого нам неизвестна, но можно предположить, что оно было не слишком ранним, на это косвенно указывает тот факт, что своего первенца Мария Васильевна родила в 24 года, а дальше дети посыпались как горох — оказалось бесконечно трудным: постоянное вынашивание и выхаживание детей, болезни, нужда. Не случайно много лет спустя, задумав написать рассказ о матери, Платонов отметил в «Записных книжках»: «…ни разу не была в театре, не ездила на поезде».

Не было у Марии Васильевны и того, что составляет одну из главных радостей женской жизни — своего дома, очага. Климентовы в течение многих лет жили на съемных квартирах, семья была большой, а достаток не слишком велик. Впрочем, полной ясности и тут нет. Если исходить из того, что платоновский рассказ «Семен» с его картиной «взрослого детства» отразил, как традиционно принято считать, собственные впечатления писателя, то получается, что многочисленные дети Платона Фирсовича и Марии Васильевны Климентовых росли чуть ли не в нищете. Это подтверждают братья Андрея Платонова, на чьи свидетельства ссылается Олег Ласунский: «Дети спали на полу вповалку, накрывшись общим ватным одеялом. Питались скверно, кусок черного хлеба, посыпанный солью, считался лакомством. Утешали себя мыслью, что бедным арестантам живется еще хуже: тюрьму от астаховских владений отделяло всего лишь несколько дворов». Еще дальше пошел в книге о Платонове «Андрей Платонов. Очерк жизни и творчества» литературовед В. В. Васильев: «В малолетстве он испытал и тяжесть нищенской сумки… подростком познал непосильный, под стать заматеревшему мужику, наемный труд…»

На первый взгляд в платоновской прозе подтверждение этим мотивам найти можно: именно так, с сумой, ходит в детстве по окрестным деревням Саша Дванов. Однако если герой «Чевенгура» рос приемным сыном в многодетной семье крестьянина, чье благополучие целиком зависело от урожая, а урожай от погоды, то отец Андрея Платонова крестьянским трудом не занимался. Он был мастером, изобретателем и, используя термин более позднего времени, рационализатором, которого начальство ценило и который как квалифицированный рабочий должен был получать по 40–50 рублей в месяц. (Для сравнения: пшеничная мука в ту пору стоила 1,4 рубля за пуд, ржаная — 1,3 рубля за пуд, мясо — 6 рублей за пуд, ведро молока — 50 копеек, сахар — 6,6 рубля за пуд[2].) Таким образом, даже с учетом того, что детей в семье было много (Платонов писал в автобиографии, что «семья была одно время в 10 человек»), а Платон Фирсович долгое время был единственным кормильцем, слова о бедных арестантах, чья участь утешала голодных детей, воспринимаются как преувеличение, черный же хлеб, посыпанной солью, может быть любимым детским лакомством в семье аристократов, да и сам Андрей Платонов не случайно написал в одной из статей: «Что такое голод? Я не знаю». Или же были в семье свои тайны, или житейские обстоятельства, так и не раскрытые: например, Климентовы могли откладывать деньги на покупку дома и поэтому экономили на повседневных нуждах, а у растущих детей то и дело возникало ощущение, что им постоянно не хватает еды.