Прирожденные аферисты - Сергей Зверев

Спасло ее то, что все слушатели, которые присутствовали на ее гастролях по заводам и фабрикам, городам и весям, говорили о положительном идеологическом эффекте – очень уж задорно и красиво агитировала она за советскую власть.

На суде мошенница делала упор на то, что у нее ребенок семи лет от роду и что она, навсегда покончив с преступным промыслом, сделает все, чтобы из сына получился достойный гражданин СССР.

К мошенникам и мелким ворам тогда отношение у Фемиды было снисходительное, поэтому Мария Илизаровна получила всего два года лишения свободы, которые без особого напряжения провела на одной из строек народного хозяйства. Освободилась досрочно за хорошее поведение.

Мужу дали четыре года, и он затерялся где-то на гулаговских просторах. Вроде был жив и искупал трудом свою вину.

А Мария Илизаровна после отсидки уехала в Днепропетровскую область, где в ветхом домике доживала свой век ее тетка, бывшая госпожа-надзирательница Смольного института благородных девиц.

Имея за плечами женскую гимназию, Мария Илизаровна устроилась работать в библиотеку. Она частично сдержала данное советскому суду слово и закончила с громкими гастролями. Но от старых привычек полностью избавиться не смогла и втихаря подрабатывала то торговлей поддельными золотыми изделиями, то мелким обманом обывателей. Работала осторожно, боялась попасться и получить срок по всей строгости, но деньги и хорошая еда в доме не переводились.

В одиночку ей приходилось растить сына – Лилиана, смышленого бойкого мальчишку с хитрыми-прехитрыми глазенками. Учился он хорошо, был смекалист – истинный сын своих родителей.

Однажды Лилиану вручили деньги на покупку школьных принадлежностей, которые собирали всем классом, – пионерское задание ему такое дали сдуру. А что – мальчик бойкий, искренний и такой симпатичный. Деньги он зажал, заявив, что их отобрали бандиты с железными фиксами. При этом так красочно и убедительно все расписал, что ему поверили не только учителя, но и милиционеры, приложившие немало усилий, чтобы найти выродков, обидевших пионера.

Мария Илизаровна, только глянув в честные глаза сынули, сразу все поняла и, с нескрываемым интересом рассматривая его, заключила:

– Да, сын, с голоду тебе умереть не грозит.

Было Лилиану Савойскому тогда от роду одиннадцать годков.

Давид Айратян лежал в кустах, боясь дышать. Сердце ухало в его груди, и казалось, что его дыхание и сердечный стук разносятся по всем горам.

Руки вспотели. На лбу тоже выступил пот, хотя майское утро 1969 года выдалось прохладным. Он крепко сжимал охотничье ружье. Еще недавно оно казалось ему грозным оружием, которым, как крупнокалиберной пушкой, он разнесет врага на мелкие кусочки. Сейчас же, видя перед собой пространства гор, деревья, извивающуюся узкую тропинку, парящих в вышине орлов, он со своей двустволкой ощущал себя маленьким и беспомощным. И это его сильно удручало. Еще недавно он думал, что является львом. А на деле оказался зайцем.

Больше всего ему хотелось сейчас отползти отсюда и незаметно, неслышно двинуть домой. Но это невозможно. Потому что тогда ему придется бежать из дома – ведь такого позора он не выдержит.

Давид перевел дыхание, перекрестился, едва слышно прошептал себе под нос старую армянскую охранительную молитву. И сразу полегчало. Нервозность немножко отступила. И он крепче сжал ружье. Никакая это не игрушка. Если попадет картечью – мало не покажется.

Он осторожно переполз чуть в сторону, чтобы лучше видеть тропинку. Где-то там, метрах в ста впереди, замаскировался Баграм. Уж он-то наверняка ничего не боится. Ему сорок лет, и он повидал немало. Он сделает все дело, а на Давида опять будет смотреть как на несмышленого мальчишку.

Давид горестно вздохнул. Мысли о неурядицах и постоянно задеваемом болезненном самолюбии притупили его внимание, и он едва не прошляпил нужный момент.

Он вздрогнул, когда различил справа от себя движение. Пригнулся, будто желая кротом ввинтиться в землю да там и переждать момент. И замер, опять боясь лишний раз вздохнуть.

По тропинке шел человек.

Сапоги, телогрейка, кепка – смотрелся он обычно. Высокий, с рюкзаком за спиной. Сперва Давид подумал – а вдруг не он. Но, присмотревшись, по хромоте, которую не могли скрыть осторожные плавные кошачьи движения человека, понял – это Ибрагим по кличке Лесничий.

Сглотнув комок в горле, Давид ощутил, как мерзкий холодок пополз по позвоночнику. О сверхъестественном чутье Лесничего, его нечеловеческой ловкости и меткости ходили легенды. И Давиду мерещилось, что его уже увидели. И сейчас произойдет что-то страшное. Ружье опять казалось игрушечным, стреляющим не картечью, а бумажными шариками.

«Как же грохочет сердце, – подумал Давид. – Лесничий сейчас меня обнаружит!»

Но Ибрагим продолжал беззаботно шагать по тропинке. Его ладонь лежала на висевшем на плече автомате с круглым диском – это был старенький надежный ППШ времен войны.

Ибрагим приближался. Шел по-хозяйски, неторопливо. И даже насвистывал под нос бравурный мотивчик, похоже, немецкий – его бывших хозяев. Он был уже в возрасте, но походка легкая, силы этому человеку не занимать. И он не ощущал опасности. Значит, разговоры о его колдовском чутье не более чем слухи.

Неожиданно что-то неуловимо изменилось в походке человека. Внешне картинка та же, но Давид готов был поклясться, что теперь это только игра.

Черт, неужели он все же почувствовал их!..

Нет, все-таки показалось. Лесничий продолжал свой путь как ни в чем не бывало и вскоре должен был подставиться под выстрел ждущего его в засаде Баграма.

Мгновение – и Лесничий оборачивается. Припав на колено, уже вскидывает свой ППШ.

Две короткие очереди по кустам. В ответ – крик.

Это в кустах заорал благим матом Баграм. Его достали пули!

– Выходи! – по-русски прокричал Лесничий, укрывшись за пирамидой камней, сваленных здесь кем-то в незапамятные времена. – Тогда, может, не убью дурака!

Давид переместился чуть в сторону. И спрятался за валуном в половину его роста.

Из кустов послышался стон. И Лесничий, выглянув из укрытия, дал еще одну короткую очередь.

Не было сомнений, что он добьет Баграма.

Что делать? – спрашивал себя Давид. Лежать, забыв честь и достоинство? Позволить убить своего родного дядю? Это нехорошо! Но еще хуже лезть под пули. Лесничий почти пропал из его поля зрения. Если стрелять в него, нужно проползти метра два. Проще спрятаться – и будь что будет!

Ох, как же трудно делать что-то, когда делать не хочется. Но внезапно на Давида снизошло отрезвление. Он ясно осознал, что сейчас решается простой вопрос – мужчина он или овца?

И нехотя, будто прыгая в холодную горную речку, он пополз вперед.

Лесничий услышал его. И, резко обернувшись, послал очередь.