Косые тени далекой земли - Осака Го
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Риэ произнесла, не глядя на собеседника:
– Это, наверное, в вас баскская кровь говорит.
Ибаррагирре, не останавливаясь, широко развел руками.
– Времена сейчас другие. Мы и автономию получили, и на нашем языке сейчас можно говорить свободно.
– Но ЭТА[4]все еще проводит теракты, пытаясь добиться независимости, не правда ли? Совершенно так же, как было во времена Франко.
Ибаррагирре нервно оглянулся и, понизив голос, проговорил:
– Сколько бы центральное правительство ни менялось, перед басками стоит одна конечная цель – полная и ничем не ограниченная независимость страны. Ты и сама прекрасно знаешь, что Баскония и антропологически, и лингвистически совершенно не похожа на Испанию.
– Спорить не буду, но ведь этим нельзя оправдать террористические акты, не так ли?
– Это не теракты. Это война. Между Басконией и Испанией.
– Вы, что же, поддерживаете их стратегию, бомбы, похищения и убийства?
– Деятельность ЭТА найдет отклик в сердце любого баска.
– Неужели? Что-то мне не верится, что баски так любят кровопролитие. Я вот слышала, что в баскском парламенте организацию ЭТА поддерживает только партия «Эрри Батасуна».
Ибаррагирре опять оглянулся и со вздохом проговорил:
– Японцы – нация однородная, и вам нас, национальное меньшинство, не понять.
Ибаррагирре было лет тридцать пять, то есть он был старше Риэ года на два-три. И на лекциях в университете, и за столом в пивнушке он говорил только о басках, он действительно гордился своей нацией, и, о чем бы ни зашла речь, будь то литература, искусство или музыка, все для него так или иначе сводилось к баскам.
И только одну тему, политику, Ибаррагирре до сих пор не затрагивал – казалось, он намеренно избегал ее. Пожалуй, сегодня он впервые откликнулся на разговор о политике.
Риэ взглянула вверх, в темное небо.
В том, что японцы – этнически однородный народ, Риэ сомневалась, однако не смогла бы, наверно, с уверенностью сказать, что действительно понимает душу тех, кто живет в Каталонии или Басконии.
Они шли по немноголюдному проспекту Майор, по направлению к центру Мадрида – площади Пуэрто дель Соль. На улице было еще много машин. На противоположной стороне танцевало несколько юнцов – по-видимому, панки, – они отбивали ритм, хлопая в ладоши.
Писо,[5]где жила Риэ, находилось на улице Принсипе, и, чтобы туда добраться, нужно было свернуть с Пуэрто дель Соль на проспект Херонимо, затем дойти до площади Каналехас, а там повернуть направо. Окрестности были вовсе не спокойные, но Риэ нравилась атмосфера торгового квартала.
Прошло уже почти полгода с тех пор, как Риэ за свой счет приехала в Мадрид учиться. До того она преподавала испанский в одном из токийских университетов, но случилось так, что ей пришлось подать прошение о временном увольнении, и после перерыва в несколько лет она снова оказалась в Испании. Во-первых, она хотела заново заняться языком, во-вторых – продвинуть свои исследования по современной испанской литературе и истории гражданской войны.
– Слушай, а у тебя есть молодой человек? – спросил на ходу Ибаррагирре.
Риэ на мгновение замешкалась от неожиданности, но тут же ответила:
– Есть.
– Испанец?
– Японец.
– В Мадриде?
– Нет, в Токио.
Ибаррагирре рассмеялся.
– Бистатик урун, биоцетик урун.
Эту баскскую поговорку Риэ уже выучила, она значила что-то вроде: «Тень ушедшего скоро блекнет».
Риэ промолчала, и Ибаррагирре продолжил:
– Если твоего мужчины нет рядом с тобой, прямо в эту минуту, значит, его вообще нет. Тебе не кажется, что по сравнению с ним у меня положение гораздо более выгодное?
Риэ даже растерялась – его навязчивость переходила всякие границы. Был ли у нее мужчина или нет, но об Ибаррагирре она никогда не думала и никогда не подумает как о возможном партнере.
– Не знаю, как у басков, но японские женщины всегда остаются верны своему мужчине, – заявила она, стараясь, чтобы лицо не выдало ее.
Ибаррагирре снова оглянулся назад, высматривая что-то в темноте. Затем, схватив Риэ за руку, произнес:
– По баскскому обычаю, если мужчина проводил женщину до дома, она обязана пригласить его к себе на бокал вина.
– Да неужели? Если бы у вас действительно был такой обычай, баски вряд ли стали бы тратить силы на такие утомительные соревнования, как ваша рубка бревен, – отрезала Риэ, высвобождая руку.
Наконец они вышли на площадь Каналехас. Ибаррагирре все еще шел за ней, пытаясь взять ее за руку. Девушке это не нравилось, и она сказала:
– Мой дом уже совсем рядом, там, за углом. Агур.[6]
Не сдаваясь, Ибаррагирре последовал за ней. Риэ прибавила шагу и свернула на улицу Принсипе.
Писо, которое она снимала, находилось метрах в тридцати от перекрестка, над магазином мехов. Число машин в Мадриде за последние несколько лет стремительно возросло, и одна сторона улицы, как и повсюду в городе, была сплошь заставлена машинами.
– Ну постой же, Риэ. Ну не можешь же ты и вправду меня вот так оставить.
– Агур. – Риэ снова резко бросила то же слово прощания и быстрым шагом пошла по мощенной камнем улице. Она проклинала в душе Ибаррагирре с его наглыми приставаниями и саму себя – за то, что до сих пор встречалась с таким человеком.
За спиной послышался звук его шагов, и руки мужчины, легшие на ее плечи, потянули девушку назад.
Риэ испуганно повернулась:
– Чего вы от меня хотите? Перестаньте немедленно!
– Ну что с тобой, Риэ? Не пора ли тебе уже вести себя как взрослая женщина, а? – проговорил Ибаррагирре и, еще крепче сжав ее плечи, резким движением втолкнул девушку в нишу рядом с дверью клиники зубного врача, возле которой они остановились.
– Прекратите! Я закричу!
Риэ была вне себя от ярости. Слушая его лекции, полные легкого, непринужденного юмора, она и подумать не могла, что этот человек способен вести себя так вульгарно.
– Кричи сколько хочешь. В ссору влюбленных никто вмешиваться не станет.
Тяжело дыша, Ибаррагирре прижал девушку к стене и, не церемонясь, приник к ней лицом.
Запах спиртного с силой ударил ей в нос. Ростом Ибаррагирре был невысок, однако сбит крепко, и вырваться из его хватки девушке, сколько бы она ни старалась, было не под силу.