Пока моя красавица спит - Мэри Хиггинс Кларк

Его терпение лопнуло. Старинный ножик с ее стола в его руке. Ее лицо, искаженное страхом. Попытка увернуться.

Невыразимое наслаждение перерезать это горло, наблюдать, как она пятиться назад, в кухню и в конце концов падает на покрытый керамической плиткой пол.

Он до сих пор изумляется своему спокойствию тогда. Он запер дверь, чтобы не помешала какая-нибудь нелепость, например, случайное появление хозяина дома или знакомого, у которого оказался бы ключ. Если кто-то и обнаружит, что дверь заперта изнутри, то, конечно же, решит, что Этель предпочитает сейчас, чтобы ей не докучали. Ее чудаковатость была всем хорошо известна...

Потом он разделся и, оставшись в одном белье, натянул перчатки. Этель планировала уехать, чтобы поработать над книгой. Если ему удастся убрать ее отсюда, люди так и подумают. За ней водилось исчезать на недели, а то и месяцы.

Сделав еще большой глоток виски, он вспомнил, как отбирал одежду из ее гардероба, снимал окровавленный халат, натягивал колготки, засовывал ее руки в рукава блузки и жакета, застегивал юбку, надевал украшения, обувал ее. Он содрогнулся при воспоминании о том, как он поворачивал тело таким образом, чтобы кровь пролилась на блузку и костюм. Сделать это было необходимо, чтобы создать иллюзию, что в момент смерти она была одета именно так. Он даже позаботился о том, чтобы срезать все ярлыки с одежды — так будет сложнее установить личность. Потом разыскал длинный пластиковый мешок в шкафу, скорее всего, от вечернего платья, которое вернули из химчистки, и засунул ее туда. Следующим делом он застирал те места на восточном ковре, куда попала кровь, и вымыл с хлоркой керамическую плитку на кухне; потом уложил в чемодан одежду и бижутерию, проделывая все это в невероятной спешке...

Он снова до краев наполнил стакан виски, вспоминая, как зазвонил телефон. Включился автоответчик с записью голоса Этель: «Оставьте сообщение. Я отвечу, если меня оно заинтересует». От неожиданности он вскрикнул. Когда звонивший повесил трубку, он отключил автоответчик. Ни к чему сохранять сообщения: потом звонившие припомнят, что сорвались назначенные встречи.

Квартира Этель находилась на первом этаже роскошного четырехэтажного особняка. У нее был свой отдельный вход слева от крыльца общего входа, и со стороны улицы ее дверь не была видна. Опасным представлялся лишь путь в дюжину шагов от этой двери до тротуара.

Внутри квартиры он чувствовал себя относительно спокойно. Гораздо сложнее было выйти из нее. Засунув тщательно завернутое тело Этель, а также собранные им вещи под кровать, он открыл наружную дверь. Воздух был промозглым, вот-вот, похоже, должен был пойти снег. Ледяная струя ветра прошлась по квартире. Он поспешил захлопнуть дверь. Только начало седьмого — улицы еще полны людей, возвращающихся с работы. Он выждал еще около двух часов, после чего выскользнул из квартиры, заперев замок на два оборота ключа и отправился на поиски дешевой машины напрокат. Удача не покидала его; вернувшись, ему удалось припарковать автомобиль почти прямо напротив особняка. Уже стемнело и улицы опустели.

В два захода он перенес чемоданы и сумки в багажник. Теперь предстояло вынести тело. Он поднял воротник пальто, натянул чью-то старую кепку, которую нашел на полу в машине и вынес пластиковый мешок из квартиры. Захлопывая багажник, он наконец почувствовал, что, кажется, спасен.

Чертовски страшно было возвращаться назад в квартиру, чтобы убедиться, что не осталось ни следов крови, ни вообще следов его пребывания здесь. Все внутри него умоляло его добраться до ближайшего парка и поскорее избавиться от тела, утопив его, но он отдавал себе отчет, что это было бы безумием. Полиция вполне может обратить внимание на человека ночью в парке. Вместо этого он отогнал машину за шесть кварталов; не нарушая привычного распорядка, сделал свои дела, а в пять часов утра уже влился в поток водителей, спешащих на работу.

Все проделано чисто, уговаривал он сам себя. Пронесло!

Но делая последний согревающий глоток виски, его вдруг как током пронзило. Он понял, какую ужасную ошибку допустил, и также понял, кто наверняка мог из-за этой оплошности указать на него.

Нив Керни.

Радио включилось в 6.30. Нив дотянулась правой рукой, нащупывая ручку настройки, чтобы убрать назойливо сладкий голос диктора, но задержалась, начиная понимать серьезность сообщения по мере того, как оно, вытесняя сон, входило в ее сознание. За ночь выпало восемь инчей снега. Не садиться за руль без крайней необходимости. Временно запрещено парковать автомобили на проезжей части. Школы закрыты до специального объявления. Снегопад предположительно продлиться до вечера.

"Ужасно, " — подумала Нив, потягиваясь и кутаясь в одеяло. Она терпеть не могла пропускать свою обычную утреннюю пробежку. Потом встрепенулась, вспомнив о своих планах на сегодня. Две швеи живут в Нью-Джерси и, следовательно, вряд ли смогут приехать по такой погоде. Это значит, что ей лучше бы прийти пораньше и подумать, как можно переиграть расписание Бетти, которой придется поработать одной. Бетти живет на углу 82 и 2 улиц, она сможет пробежать шесть кварталов до магазина, несмотря на погоду.

С сожалением оставляя уютное тепло постели, она откинула одеяло, торопливо пересекла комнату и подойдя к шкафу, достала оттуда старый махровый халат, который ее отец называл не иначе, как «наследием крестоносцев». «Если бы женщины, которые тратят огромные деньги, чтобы купить у тебя наряды, видели тебя в этой тряпке, они бы снова вернулись к Клейну».

«Во-первых, Клейн уже двадцать лет, как отошел от бизнеса, а во-вторых, увидев меня, они сказали бы, что я эксцентрична, — отвечала она. — Это только прибавило бы мне загадочности».

Она завязала пояс, в очередной раз испытывая мимолетное сожаление о том, что унаследовала хрупкость матери, а не сухощавую фигуру с прямыми плечами, которая могла бы ей достаться со стороны отца и его кельтских предков; затем прошлась щеткой по черным, как уголь, вьющимся волосам, тоже представляющими собой «фирменный знак» рода Россетти. И широко расставленные вишневого цвета глаза со зрачками с темной каемочкой, опушенные чернющими ресницами тоже были «от Росетти». Но кожа ее была молочно-белая — кельтская, с едва заметными веснушками на прямом носике. Большой рот и крепкие зубы — это все тоже было от Майлса Керни.

Шесть лет назад, когда она закончила колледж и убедила Майлса, что не собирается никуда уезжать, он настоял, чтобы Нив обустроила свою спальню по-новому. Охотясь на аукционах Сотбис и Кристис, она насобирала кучу разных несочетаемых на первый взгляд вещей: кровать с медными спинками и старинное зеркало, Бомбейский сундук и кресло Викторианской эпохи, а также старый персидский ковер, переливающийся всеми цветами радуги. Стеганому покрывалу и подушкам с пропылившимися оборками была возвращена первоначальная белизна. Кресло стояло, заново обтянутое лазурным бархатом. Такого же цвета каймой был отделан ковер на полу. Белоснежные стены стали прекрасным фоном для красивых картин и копий, доставшихся в наследство от семьи матери. Журнал «Вуменс веар дэйли» фотографировал Нив в ее спальне, называя комнату изысканно элегантной, «носящей неповторимый отпечаток руки Нив Керни».