Чёрный огонь Венисаны - Линор Горалик

«Пой про себя – пой про себя песню про утопшую луну. Пой по кругу, и все будет хорошо».

Злость черной волной поднимается в Агате. Пройти все это, все это – и глупо висеть на барельефе, как высохший водяной енот на свае моста! «Ну уж нет, – думает Агата, – ну уж нет!..»

Сердце Агаты колотится, коленки ужасно болят, но сильнее всего болят ладони – Агата здорово шлепнулась ими о каменное ограждение гигантского балкона. Перила такие широченные, что, будь Агата с Мелиссой по-прежнему подругами, они отлично могли бы станцевать на этих перилах «пен-перикл», очень нежный и медленный парный танец, который танцуют только женщины, – единственное, что понравилось Агате у весельчаков. При мысли, что теперь ей надо каким-то образом вскарабкаться назад по барельефу и прорваться из Венискайла обратно на кухню к весельчакам, Агату пробирает дрожь. Несчастные дети-солдаты, и ужасный Веселый Майстер Гобрих, и бедная Ласка, которая, конечно, не сможет ее спасти, – все это встает у Агаты перед глазами. Нет, прорываться через весельчаков еще раз – это безумие. Агата вскидывает голову и понимает, что на прекрасный барельеф из пунцового кровяного камня она не сможет взобраться, даже если захочет, особенно сейчас, когда у нее так саднят ладони и так ноют коленки, да и сердце колотится от страха и усталости. «Но ведь пятый этаж был так близок!» – с горечью думает Агата.

Есть еще, конечно, жуткие Худые ворота,

да только час от часу не легче: во-первых, пойди найди их, когда сама едва понимаешь, где очутилась, во-вторых, это значило бы опять вернуться на второй этаж и все начинать сначала, а в-третьих, через Худые ворота никто еще не возвращался в Венисальт вот так, по своей воле. Но если оказалось, что Худые ворота – не единственный проход между Венискайлом и Венисальтом, может быть, есть еще двери?.. Должны быть еще двери, конечно, должны быть, и какие-то из них, может, ведут прямо на пятый этаж, может, какая-то из них приведет прямо в веселый город Азувим, – вот что думает Агата, – и она найдет эти двери, она обязательно их найдет, она даже знает как – ей просто нужна хорошая книжка, правильная книжка, вот и все. Дома она побежала бы в лавку слепого Лорио и все бы ему объяснила, и тут тоже должна быть книжная лавка или… или еще какое-то книжное место – преступникам, ссылаемым в Венисальт, разрешается взять с собой всего один рюкзак с вещами, но Агата не сомневается, что люди берут с собой книги, – значит, где-то же они ими меняются или где-то их хранят? Преступники! До Агаты вдруг доходит, где она оказалась. Убийцы, и воры, и торговцы икрой ундов, и похитители детей, и нарядные попрошайки с добрыми глазами, которые предлагают тебе написать свое имя на записке с золочеными краями «на счастье», а потом сжигают ее, и проглатывают пепел, и смотрят на тебя так, что ты счастлив подать им монетку, а дома выясняется, что у тебя пропал кошелек, – вот так счастье! А еще те, кто сговаривался против дуче, и те, кто сочиняет стишки и непристойные песни про его жену и дочь, и… и… «И габетисса, ундеррита, девочка, начавшая войну, – говорит вдруг противный голосок у Агаты в голове. – Здесь самое место для такой девочки, разве нет?» Агата ненавидит этот голос, вечно лезущий не вовремя, она трясет головой, сейчас ей не до него. Ей надо понять, как попасть в книжную лавку, вот что. И еще ей надо переодеться – не разгуливать же по Венисальту в нелепом бальном платье «Изапунты»! И еще… Еще Агате очень-очень надо поесть. И поспать, вдруг думает Агата. Ох, как же ей хочется спать – или хотя бы прилечь! Вот только спать ей, конечно, нельзя, совсем нельзя. Смотреть вправо Агата просто боится и смотрит влево – туда, где на балконе жмутся друг к другу два домика, разделенных небольшим огородом. От края перил вниз ведет веревочная лестница – и Агата только теперь замечает странный клекот и хлопанье крыльев, которые доносятся из стоящей неподалеку огромной клетки с птицами. Таких птиц она раньше никогда не видела: они очень красивы, головы у них круглые, глаза темные, сами они серые, лапы у них розовые, а перья переливаются темно-радужным. К жердочкам от пола до потолка клетки привязаны мешочки с семенами, и Агата вдруг понимает, что готова от голода начать жевать эти семена. Постанывая от боли в ладонях и коленках, она подползает к шаткой веревочной лестнице и хватается за первую перекладину. Была не была! Медленно, с ухающим сердцем,

Агата начинает спускаться.

Цап! Кто-то хватает Агату поперек живота, стаскивает с лестницы, держит крепко-крепко, как Агата ни брыкается, повторяет:

– Ах ты маленькая зараза! Отдай голубя, воровка! Отдай, негодяйка! – и шарит по карманам Агатиного платья.

– Не знаю я никакого голубя! – кричит Агата. – А ну пустите меня! – но крепкие руки все шарят и шарят по ее испачканной пышной юбке, и в конце концов разъяренная Агата изо всех сил кусает чье-то плечо, обтянутое рукавом старого синего свитера. Человек наконец выпускает ее и принимается страшно ругаться, а обессиленная Агата падает и пытается перевести дух.

– Отдавай голубя, маленькая мерзавка! – рявкает этот человек и надвигается на Агату, потрясая кулаком и держась за укушенное плечо.

Агата вскакивает на ноги.

– Да что вам от меня надо?! – кричит она сквозь подступающие слезы ярости.

– Ты что хочешь сказать – ты не наворовала у меня голубей? – вдруг удивленно спрашивает человек.

– Да что такое «голуби», объясните мне наконец! – кричит Агата и вдруг соображает, что этот человек, наверное, думает, будто она хотела украсть у него этих толстых красивых птиц – совершенно непонятно зачем. – Не трогала я ваших птиц! – заявляет Агата и топает ногой.

– Ну, не трогала, так собиралась трогать, – говорит человек. На синем свитере у него красной краской грубо написано «ордерро», и вид у него очень угрожающий – Агате хозяин голубей совсем-совсем не нравится. – Значит, ты просто лезла не вниз, а вверх.

Вдруг у Агаты совершенно кончаются силы. Она больше не может ни спорить, ни защищаться, ни даже плакать: она просто садится, кладет руки на колени и опускает голову.