Любовь по расчету - Элизабет Чедвик (Англия)

— Басни, в них ни капли правды, — попытался защищаться Гайон, но сестра так резко сдернула с него стеганую рубашку, что чуть не оторвала уши. Гай вскрикнул от боли.

— Ведьма, — бросил он, потирая ухо. Затем проворно наклонился и поцеловал ей руку.

Эмма ответила сердитым взглядом, губы дрожали, хотя она старалась сложить их в насмешливую гримасу.

— А ты — бабник и негодяй. И можешь не применять на мне свои светские уловки, я-то вижу тебя насквозь.

Гайон разочарованно выпустил ее руку и стал снимать нижнюю рубашку.

— В этом я не сомневаюсь, — внезапно игривость исчезла, лицо омрачилось. — Но все же надеюсь, на других женщин мои уловки, как ты их называешь, действуют более эффективно.

Эмма прищурилась.

— Не в этом замке.

— Я имел в виду другие, более отдаленные территории. Мне предстоит брак с дочерью Мориса ФитзРоджера.

— Что?! — Майлз, стоявший поодаль, насторожился.

— Юдифь Равенстоу, — сухо пояснил Гайон и, сняв рейтузы, ступил в ванну. — По приказу короля.

— Руфус предложил тебе дочь Мориса Равенстоу?

— Это не предложение. Король сказал: женись, не то… — Гайон сочувственно посмотрел на остолбеневшего отца. — Он продал за три сотни марок Роберту де Беллему графство Шрусбери.

— Что?! — ужас сменился оцепенением. — Не может быть, чтобы король дал согласие на такое незаконное владение. Принимая во внимание его долги и, учитывая натуру, это было бы слишком рискованно.

Гайон принял из рук Эммы мыло и кусок ткани.

— Любого можно купить, а де Беллем правильно оценил Руфуса, — Гайон поморщился. — Он хотел получить и Равенстоу в придачу, так как поместье принадлежало его покойному сводному брату. И получил бы, если бы ФитзГамон не вспомнил, что прямая наследница уже созрела для замужества. Девушке шестнадцать, и она не помолвлена. Король захотел самолично сосватать ее и не упустить случая слегка позабавиться, — Гайон принялся энергично намыливаться, словно желая отмыться от черных мыслей.

— Но это невозможно! — лицо Эммы перекоси лось от отвращения. — Если ты на ней женишься, то породнишься с этим чудовищем. Все знают, что это за гадина — грабит и пытает людей просто ради удовольствия, сажает неугодных на кол и хохочет, наблюдая их мучения. Собственную жену держит в подземелье с крысами, — ее передернуло. Гайон не упрекнул сестру за преувеличения — в их век, когда жестокость считалась нормой, даже самые свирепые люди бледнели от ужаса, слушая о садизме Роберта де Беллема, старшего сына покойного Роджера Монтгомери, графа Шрусбери.

Всеобщее осуждение вызывало не обращение с простолюдинами — это бы ему простили — но пытки, которым он подвергал благородных узников, вполне способных заплатить выкуп. Для Роберта не существовало авторитета, кроме самого себя.

— Если я не соглашусь, Эми, то потеряю земли дяди Джералда тоже, оба поместья перейдут к фаворитам короля. Меня поймали в ловушку. Руфус не только подсовывает мне неугодную жену, но еще заставляет заплатить за это — пять сотен марок. Конечно, это не три тысячи, но достаточно, чтобы мои арендаторы взвыли, когда я увеличу налог. Хорошо еще, что де Беллем пока не отваживается повеселиться за мой счет.

Эмму охватила дрожь, она перекрестилась.

— К тому же, — медленно процедил Майлз, — замки, которые перейдут к тебе после брака, плюс те, что ты унаследуешь, ставят тебя наравне с де Беллемом, что бы тот ни замышлял.

— Да, конечно, — мрачно согласился Гайон. — За это преимущество меня тоже заставят заплатить, не исключено, что головой.

Наступило тягостное молчание. Эмма издала звук, похожий на сдерживаемое рыдание, и, сославшись на дела, вышла из комнаты.

Майлз вздохнул и присел на табурет. В свои пятьдесят четыре года он сохранил подвижность, крепость мышц и живость ума, лишь слегка пополнел.

— Я знаком с матерью девушки, — произнес он задумчиво. — Алисия ФитзОсберн, сестра Бретеля. В пятнадцать лет она была прехорошенькой. Если бы я уже не был женат, и если бы жена — твоя мать — меня не устраивала, то я посватался бы к ней.

— Мне всегда казалось, что ты не питаешь симпатии к ФитзОсбернам, — пробурчал Гайон.

— К мужской части семейства. Они все были и остаются ядовитыми змеями, возьми хотя бы Бретеля. Но Алисия была совсем другой. Мягка и отважна, а глаза — как дикие фиалки. Никогда не могла простить своих мужчин за то, что продали ее в жены сволочи Морису Монтгомери.

Гайон вылез из лохани, закутался в простыню.

— Есть за что, — заметил он сухо, думая о прежнем лорде Равенстоу, который походил на жирного борова, благостно дремлющего на навозной куче.

— Насколько я помню, Юдифь родилась довольно поздно, после многих лет брака. Алисию тогда изрядно донимали за бездетность, — сказал Майлз. — Думаю, не она была в этом виновата. Несмотря на похотливость Мориса, не слышал о его незаконных детях.

Гайон надел мягкую ночную рубашку и позвал двух слуг, которые слили воду из лохани в отверстие в углу комнаты.

— По крайней мере, Равенстоу — солидное поместье, оно даст тебе положение, придаст вес, — Майлз представил внушительную новую крепость, возвышающуюся над рекой Ди. — Хоть на совести де Беллема много грехов, архитектор он не плохой, это надо признать.

— И у меня есть подозрение, что он не мытьем, так катаньем попытается оттяпать его и присоединить к своим землям. Равенстоу стоит на страже равнины Честер и всех дорог к востоку, — парировал Гайон. — Отлично подходит для грабежей и захватов чужих земель, или я ошибаюсь?

Майлз узнал в сыне свою черту — за видимой бравадой скрывалась неуверенность.

— Но на худой конец остаются Святые Земли, где нет ни Руфуса, ни де Беллема и где всегда можно добыть славу, громя неверных.

— Гайон, прекрати!

— Предпочитаешь, чтобы я ушел в монастырь и лил слезы перед алтарем?

— Возможно, — Майлза не особенно задели искры гнева, вспыхнувшие в глазах сына. Гайон был вспыльчив, но умел владеть собой. — По крайней мере, это лучше, чем… — он осекся, так как в комнату вошла Эмма в сопровождении служанки, та несла на подносе вино и еду.

Гайон сел на стул и откинулся на твердую спинку.

— Розин в зале, — объявила Эмма, отпустив служанку и разливая вино. — Придется ввести ее в курс дела.

Гайон устало потягивал вино.

— Зачем? Последний раз я видел ее в Михайлов день[2], она отказалась остаться у нас, дав понять, что не придает нашим отношениям особого значения. Ей не на что жаловаться.

— Возможно, Гай, тогда у нее не было причин для недовольства, но теперь, наверняка, есть, — Эмма нахмурилась.

— Что ты хочешь сказать?