Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм

Моя голова свалилась на грудь. Несколько последних секунд оказались столь напряженными, что я практически отключился. Ветер, ласково дувший в лицо, вернул меня в сознание. Я огляделся — парашют действительно держит кресло, в котором я сижу, а внизу, сколько хватало взгляда, простирался Египет.

Прямо под собой я видел свою ногу — свою левую ногу. Мои глаза начали искать правую ногу, но находили только левую. Я принялся шевелить пальцами ног и почувствовал движение пальцев не только левой, но и пропавшей правой нош. Единственное место, где я еще не искал, находилось прямо под креслом. Поэтому я схватил правой рукой стропу стабилизационного парашюта и повернул голову, насколько это было возможно. И тут я увидел вторую ногу, торчащую в противоположном направлении, но совершенно целую и невредимую.

Правой рукой я схватил штанину своего противоперегрузочного костюма и переместил ногу вперед, чтобы она оказалась там, где ей положено быть, то есть рядом с левой. Я предположил, что ее действительно оторвало и «связана» она с телом только благодаря молниям противоперегрузочного костюма. Тогда же я понял, что не могу двигать левой рукой и что мой левый локоть сломан. Мое воображение тут же нарисовало на небе гигантскими буквами слово ПРОБЛЕМА!

Я знал, что мне нужно время подумать. Я понимал, что могу уменьшить скорость падения, если «сброшу балласт» со своего кресла. И я решил его покинуть. Обычно это происходит автоматически, когда летчик падает ниже четырнадцати тысяч футов, однако воспоминания о несработавшей верхней системе катапультирования все еще были свежи. У меня не было никакого желания проделать оставшийся путь в стиле Мэри Поппинс прямо в руки сотен египтян, несомненно, дожидающихся меня внизу. Поэтому, действуя только правой рукой, я отцепил кольца. Первое кольцо… второе кольцо… и тут на мои плечи обрушился сильный удар — главный парашют наконец раскрылся. И теперь слегка наклонив голову, я мог наслаждаться зрелищем пустого кресла, мчащегося к земле.

Хорошая новость: когда вы висите между небом и землей на высоте пятнадцать тысяч футов, движение практически не ощущается. Вы даже можете обманываться, что вам предстоит парить вечно. Правда, в мозгу крутится мысль: «Ну, а потом?» Но каждый, кому доводилось восходить на эшафот, скажет, что любая предполагаемая задержка будет в этом случае очень кстати.

Я взглянул вниз, и мне показалось, что народ ожидает моего прибытия. Подо мной были три деревни, и из каждой из них к месту моего предполагаемого приземления устремился ручеек. Нетрудно понять, как они меня заметили. Мой парашют состоял из ярко-красных и белых сегментов, и на фоне голубого неба он был прекрасно виден от Марракеша до Бангладеш.

И поскольку на самом деле я не верил, что останусь в небе навсегда, я начал избавляться от лишнего имущества. Занимаясь этим делом, я рисовал в своем воображении картины на тему «А тем временем в Израиле»… Жена, родители, братья, товарищи-пилоты — я представлял их всех, одного за другим, и очень жалел, что не могу сказать им, насколько я расстроен, что испортил им этот день. Я подумал даже о паре прекрасных мокасин, купленных всего несколько лет назад в магазине на улице Дизенгоф[1]. Глядя на болтающиеся ноги, я думал, смогу ли вернуть их продавцу и получить назад свои деньги, если когда-нибудь снова окажусь в Тель-Авиве.

Из карманов противоперегрузочного костюма я вытащил все документы, разорвал их на мелкие клочки и выбросил. Со сломанной левой рукой это было нетривиально, но, по крайней мере, мне было чем заняться. Затем я избавился от списка позывных, перечня радиочастот, карт, инструкций по радиоперехвату и других бумаг, которые не пошли бы на пользу туристу, решившему посетить Египет подобным образом. К этому времени стало ясно, что жители деревень внизу далеко не безразличны к моему прибытию. Со стороны человеческих колонн, головы которых неутомимо приближались к месту моего предполагаемого приземления, а хвост все выползал и выползал из нор, доносились громкие крики. К моему удивлению, моя нога не кровоточила, и я начал думать, как приземлиться, не сломав и вторую ногу.

Затем я вновь подумал о своей семье. Завтра наступает еврейский Новый год — Рош га-Шана, и независимо от того, что будет дальше, для моих близких этот Рош га-Шана будет очень не похож на все предыдущие.

Перед моими глазами всплывали образы разных людей, которых я знал в Израиле.

Затем мое внимание снова переключилось на состояние ног. Я осторожно просунул руку между противоперегрузочным костюмом и летным комбинезоном. Мне показалось, что я щупаю фарш. Я вынул руку. Мои пальцы были покрыты липкой кровью. В кармане летного комбинезона рука нащупала спецназовский нож, который обычно привязывают к правой ноге. Я выбросил нож и постарался подумать, какие еще предметы, которые пилоты берут с собой, могут свидетельствовать о недружественных намерениях. Последнее, что мне было нужно, это спровоцировать гнев поджидавшей меня толпы. Судя по все более громким крикам, долетавшим снизу, она и без того была достаточно возбуждена.

Когда спускаешься с высоты две тысячи футов, можно почувствовать, как приближается земля, а скорость падения, кажется, увеличивается с каждой секундой. Последняя часть происходила очень быстро. С высоты около ста футов я мог видеть, что приземлюсь рядом с группой женщин, с головы до ног закутанных в черное, которые вопили от ужаса и старались побыстрее убраться с дороги. И тут я врезался в землю.

Приземлившись на здоровую левую ногу, проделал нечто вроде сальто и упал на спину. Сразу же освободился от парашюта и попробовал собраться. Ни одна часть моего тела не двигалась. Я лежал посреди хлопкового поля. Первой мыслью, пришедшей мне в голову, я, несомненно, был обязан закоренелому патриотизму, свойственному тем, чье детство пришлось на первые годы существования еврейского государства: хлопок здесь гораздо ниже и хуже, чем в киббуце Явне, мимо которого я проезжал по дороге на свою авиабазу Хацор.

Моя спасательная надувная лодка, предназначенная на случай приземления на воду, лежала, надутая, слева от меня; веревки, которыми пилот к ней привязан, спутались у меня на груди. Правой рукой я инстинктивно коснулся сломанного левого запястья, чтобы немного уменьшить боль. Моя правая нога совершенно противоестественно покоилась на моем правом плече. Ботинок касался моего правого уха.

Через несколько секунд надо мной стоял первый египтянин: Min inta? «Ты кто?» — возбужденно спросил он. Я подумал, какой ответ помешает ему убить меня сразу, — нелегкая задача, судя по выражению его лица. Ситуация накалялась по мере того, как вокруг меня собиралось все больше крестьян, которые кричали, вопили и пытались заговорить со мной. В самом деле, кто же я сейчас? Гордый летчик, каких-то двадцать минут назад ощущавший себя королем неба (чувство, не покидавшее меня с момента получения летных крылышек)? Или свежеощипанный орел, чья судьба — в руках незнакомой толпы?