Когда распахиваются крылья - Екатерина Андреевна Самарова

Мама, привычно проведя рукой по моей голове, встала, набрала воды в ковшик, взяла аптечку. Вымыв ногу, она смазала ранку какой-то мерзко пахнущей мазью и туго замотала бинтом.

— Ну вот! — бодро сказала она. — До свадьбы заживёт! У нас тут, считай, на гвоздь не наступил — никогда и не жил в деревне!

— Что там? Что до свадьбы заживёт? Я посмотреть хочу! — скулил Женька под боком.

Я сидел на стуле, понурив голову, а Женька скакал рядом, все пытаясь посмотреть, что же там у меня с ногой. Мама тем временем ловко достала из печи сковородку с пирогом, поставила её на стол и тут же положила в печь другую.

— Хотела сама накормить корову, но вот не успеваю, — проговорила она, перекладывая пирог на поднос и укутывая его в полотенце.

Я только замотал головой, представляя, как вилы падают не на меня, а на неё. Я точно знал: если бы там вместо меня оказалась мама, вилы приземлились бы не так удачно.

— А доска с гвоздём? Ты её убрал? Не хватало ещё, чтобы Женя на неё наступил.

— Да, пока убрал, — пробормотал я, — сейчас баню затоплю и спалю её.

Да лучше я ещё несколько раз наступлю на гвоздь, чем дам это сделать Женьке. До сих пор помню, как по ночам тихо, чтобы никто не видел, ревел в подушку, когда младший брат подхватил какую-то дрянь и почти три дня лежал с высокой температурой, а потом его увезли на «скорой» и оставили в больнице одного, без мамы. Наверное, даже хорошо, что я наступил на гвоздь — если бы я не заметил эту злополучную доску, мелкий, который любит с истошными воплями бегать по двору, наверняка бы на неё наступил, а то и упал. А со мной ничего не случится, на мне все как на собаке заживает.

— Вася, иди вымойся, у тебя лицо все жёлтое, — сказала мама, продолжая лепить что-то из теста, — и Женю с собой возьми, а то он скоро сам будет похож на пирог, — она кивнула на перемазанного мукой с ног до головы мелкого.

Я тут же вспомнил о липких разводах яйца на лбу и щеках и передёрнулся от колючего ощущения стянутости кожи. Я оперся о стол и осторожно встал, стараясь не наступать на раненую ногу.

— Мам, я сам баню затоплю. Сейчас корове сена натаскаю и затоплю.

Мама пристально посмотрела на меня, забыв о своих пирогах.

— Точно? А как же твоё… — она вдруг смутилась, но попыталась беззаботно улыбнуться. — Я и сама смогу, сейчас только со стряпней закончу.

Я хмуро посмотрел на свою ногу, понимая, что мама сейчас деликатно пропустила слово «невезение»:

— Ничего хуже со мной сегодня уже не случится. Сам затоплю, — буркнул я. — Женька, пошли, будешь мне помогать.

Мелкий тут же радостно подскочил и побежал надевать штаны и куртку. Он всегда таскался за мной хвостом, постоянно путаясь под ногами. Иногда даже плакал, когда мама не пускала его идти со мной в школу. Прихрамывая, я вышел на улицу, за мной, прыгая с очень высоких для него ступенек, скатился Женька.

— Я буду топить, я! — прокричал он, обгоняя меня.

— Жень, подожди, сначала надо корову накормить.

— Я! Я буду кормить! — тут же откликнулся брат и, не останавливаясь, развернулся и побежал в другую сторону, к хлеву.

— Женька, стой! — грозно прикрикнул я, и мелкий остановился как вкопанный, виновато повернувшись ко мне. — Сначала я пойду! Там все ещё гвоздь, наступишь на него — больно будет.

Я захромал к хлеву, нашёл ту доску с гвоздём, ткнул в неё пальцем:

— Вот сюда не наступай!

Братик подбежал к доске, осторожно обошёл её и подошёл ко мне.

— Молодец, — сказал я и зашёл в хлев. — А теперь стой там.

— Не хочу-у, — заканючил Женя, — хочу корову корми-и-ить!

— Ладно! Только не реви, — пробормотал я, думая, чем бы его занять, чтобы он не стоял рядом, когда я полезу в сенник. — Женька, я сейчас залезу наверх и буду кидать сено на пол. Ты его возьми и положи в кормушку, ладно?

Довольный мелкий кивнул и послушно отошёл в сторону. Меланхоличная рыжуха Марта, продолжая жевать траву, равнодушно смотрела на нас. Хм, залезть наверх — легко сказать: на старой лестнице не хватало перекладин, которые я сломал несколько минут назад. Лезть по стене? С моим-то везением? С другой стороны, может быть, проколотой ноги и размазанного яйца на лице на сегодня достаточно? За четырнадцать лет своей жизни я изучил свою феерическую способность оказываться всегда в неправильном месте и в неправильное время. Невезение преследовало меня не всегда: иногда я не ощущал его целыми днями и неделями, а иногда беды шли одна за другой. «Но сегодня, кажется, даже для одного невезучего дня достаточно», — подумал я и, вздохнув, полез по стене вверх. Это было несложно, в срубе тут и там торчали выступы. Каждое мгновение ожидая, что что-то пойдёт не так, я наконец вскарабкался и сел на край. Куча сена была рядом, в прошлые выходные папа перекинул её с дальнего края сенника, чтобы удобнее было кормить животных. Я вытянул копну и крикнул:

— Женька, кидаю, отойди подальше!

— Ладно! — донеслось в ответ, и я скинул сено. Посмотрел вниз — брат уже подбежал к копне и своими маленькими руками пытался перенести его в кормушку. В несколько заходов у него это получилось. Я вытянул вторую копну и крикнул Женьке, чтобы он отошёл.

Наконец дно кормушки закрылось мягкой сухой травой, я спрыгнул с сенника, даже не упав, а только поскользнувшись, прихватил зловредную доску с гвоздём, и мы с Женькой пошли топить баню.

* * *

Огонь уже весело трещал в печке, в бане становилось все жарче, хотя вода ещё не вскипела. Брат, который до этого смирно сидел на скамейке и с благоговением смотрел, как я поджигаю бумагу и подкладываю дрова, сначала расстегнул свою старую, местами порванную куртку, потом снял шапку, а теперь хныкал, что ему жарко и что он хочет выйти на улицу.

— Ну иди-иди, — сказал я, и мелкий радостно подпрыгнул, — только не гуляй около дороги! — успел крикнуть я, но его уже и след простыл.

Я подложил в печь ещё несколько старых досок и прикрыл заслонку, налил в ковш немного воды и наконец отмыл лицо от противно засохшего яйца. Потом взял метлу и начал подметать пол — мы с Женькой сильно натоптали, когда носили дрова. Раненая нога чуть-чуть саднила, когда я на неё наступал,