Порода. The breed - Анна Михальская

Не успели мы выпить и рюмки, как зазвонил телефон, и Мэй сняла трубку. Лицо ее приняло еще более радостное выражение (хотя, казалось, это было уже невозможно). Она стала делать мне призывные знаки. Я приблизилась. Из трубки донеслась безукоризненная речь Энн — какая дикция! Какой ритм!

— Have you met your guest, dear? How is she? Did she enjoy her flight? Oh, thank you, I shall certainly come. Give her my love. [4]

Мэй ликовала:

— Энн навестит нас завтра утром, в одиннадцать. Она хочет снова встретиться втроем и вспомнить о первом знакомстве в Москве! What a busy morning we shall have! [5] Я встану, как всегда, в пять, чтобы выгулять собак. Will you come with me? Oh, great! [6] Не забыть бы открыть парадный вход — я обычно встречаю Энн там и провожу через главную гостиную сюда, в голубую. Мы посидим здесь. Или все-таки там? Нет, лучше здесь. Конечно, откроем шампанское — мне вчера привезли два ящика из Германии, но это настоящее русское — “Great Duchess”. Do you like it? I do! [7]

Степень торжественности будущего визита стала мне ясна именно потому, что шампанское Мэй безоговорочно предпочла водке.

— Ну и что? — скажет мой интеллигентный соотечественник. — Кто же пьет водку с утра?

Отвечу ему: некоторые английские дамы. Если быть точной до конца, то они делают это с утра и без закуски. But it is certainly not too formal. [8]

— Мы фермеры, — так представили себя англичанки нам, русским (возможно, бандитам!) при первой встрече, в такси. Оно с трудом прокладывало себе путь в снегу московских улиц, которые тогда никто не чистил. Слава Лужкова и лужи густого рассола на мостовых были впереди. Москва еще не успела “похорошеть”.

— We breed horses [9], - уточнили новые знакомые, чтобы не вовсе погрешить перед истиной, но надеясь (и не без оснований!), что русские бандиты не знают, какие это фермеры разводят лошадей в Британии. И мы не знали, хотя бандитами не были. Но все равно не совсем поверили в фермерство, хотя дамы были в видавших виды дубленых курточках и потертых вельветовых штанах.

В Москве так одевались только студентки и молодые научные сотрудницы задолго до “перестройки”. Вспоминаю, как наш заведующий кафедрой, известнейший профессор и прекрасный лингвист, на кандидатском экзамене велел моему коллеге, бородатому и не совсем равнодушному ко мне аспиранту, проанализировать фразу "Я влюблен в эти плисовыештаны". Да, и я носила тогда вельветовые джинсы. Боже, как давно это было!

Курточки англичанок были им коротковаты, и лоснящиеся рукава не скрывали колец. От тех исходили странные иглистые сверкания. Слово “фермеры” как-то не подходило. Но нам тогда было все равно — только бы довезти “иностранцев” до Ленгор, показать собак и поскорее освободиться: нужно было срочно заканчивать и сдавать сборник о собаках же — наш первый совместный коммерческий продукт. Боюсь, что его качество не слишком отличалось от свойств первых кооперативных швейных изделий: идеи высокие, цели ниже, материал и вовсе никуда.

Энн, совсем старушка, храбро проникла сквозь щель между двух погнутых прутьев ограды Ботанического сада МГУ. Сейчас, сидя на бархатном диване перед камином в голубой гостиной Мэй, я вижу эту сцену на фотографии в альбоме, озаглавленном “First Russian Travel” [10]. Под фото надпись: “Ann passing through thе Russian Gate” [11].

Легендарный Тарик, укротитель зверей и молодых университетских девиц — специалисток по поведению крупных хищных (львов и тигров, волков и медведей), знаток борзых и хозяин питомника, чинно подал Энн свою мощную руку, по толщине не уступавшую туловищу питона Каа, и легко снял гостью с забора на снег. То же было проделано с Мэй. Как всегда, Тарик нуждался в помощи питомнику — кормить собак было совершенно нечем. Надежды, рожденные появлением заморских гостей, побудили его к подробному рассказу о своих любимцах.

Собаки были действительно классные, но постоянно почесывались, что Тарик пытался скрыть, отвлекая их дикими криками, принятыми в среде русских борзятников. В вагончике, обыкновенно служившем убежищем щенным сукам и молодняку, подали чай (сам Тарик проводил свои ночи на столе в домике исследователей-ботаников). Англичанки не колеблясь приняли из рук хозяина облупленные кружки с кипятком, даже не покосившись на черные Тариковы ногти.

К чаю подошли самые отважные тараканы. За беседой о борзых и лошадях к окнам вагончика подступила темнота. Встреча закончилась. Никто из нас, русских, и не подозревал, что англичанки решили: началась дружба.

Мы-то постарались поскорей выкинуть из головы это событие как совершенно никчемное с финансовой точки зрения (“фермеры” спокойно и умело избегали деловых и денежных тем). Так и забыли бы о “буржуях”, если бы спустя две недели после их отъезда из почтового ящика мне в руки не упал твердый серый конверт. Оттуда красочным глянцевым потоком хлынули фотографии, которые я сперва приняла за открытки.

Под дубом, корни которого так мило описал в толстой книге один советский дипломат, остановил гнедую лошадь всадник в красном пиджаке, белых лосинах, черных сапогах и черном кепи — традиционном костюме для псовой охоты на лису. Лошадь картинно выгнула шею, у ее ног свалились в кучу фоксхаунды — нарядная пегая стая. Зеленый газон по древности никак не уступал дубу и на горизонте скрывался в дымке столетий.

Все это на первый взгляд действительно напоминало post-card для туристов, но на обороте рукою Энн было небрежно написано: “Эдмунд, мой муж, с гончими Ферлоу. Лошадь зовут Люси”. Далее следовали: изображение двух всадников с той же стаей собак, но на другом поле и под другим дубом, не менее древним (подпись Энн: “Эдмунд и граф де Варрон, наш французский друг. Имена лошадей: Капля и Маргаритка”), и множество других таких же фотографий, причем на обороте каждой Энн почему-то сочла нужным точно обозначить клички копытных.

В прилагаемом письме сообщалось, что зимний день, проведенный с нами в Москве, никогда не изгладится из памяти адресанта; выражалась благодарность и надежда на новую встречу — уже в Англии. Картина прояснилась.

И вот сейчас Энн протягивает руку к бокалу. Мгновением позже, но все же подчеркнуто с опозданием на это мгновение, делает то же и Мэй.