Джек-потрошитель с Крещатика - Лада Лузина

Господин Киевицкий удовлетворенно кивнул.

— Вот эта, Дарья… чем она занимается?

— Она певичка.

— Глупости… она не пела ни разу в жизни. Она не сыщет себя, пока хоть раз не споет. Когда она запоет так, что купол рухнет… она споет впервые в жизни!

Мадам пододвинула к себе третье фото. И ее стеклянный шар-аквариум вдруг ожил, засветился изнутри белым сиянием.

— Киевица Мария…

— Мария Владимировна.

— Ваша правда, она может овладеть целым миром. Самая сильная… но и самая слабая… Ее беда пострашнее, чем у других. Я вижу рядом с ней мертвеца.

— Продолжайте, — сказал Киевский Демон.

— Даже двух мертвецов. Она родила сына от человека, которого давно нет на ее земле. Нынче же ваша Мария Владимировна живет с привидением… весьма любопытный выбор спутников жизни. Но выбор опасный!

— Продолжайте, — повторил гость, слегка постукивая утяжеленным перстнем пальцем по набалдашнику трости.

— И я вижу вовсе не любовь, а Присуху. Я вижу ее мужчину, который не любил никого, мужчину, который натворил много зла… но однажды он выпил приворотного зелья и влюбился в Киевицу, влюбился так сильно, что не смог даже умереть, — мадам Заира смотрела вовсе не на фото Марии Владимировны, а в свой сияющий шар, — он мертв, но будет жив, пока любит ее. Один лишь вопрос: разве это любовь? Да, это чувство посильнее любви! Но любовь ли это? И однажды некто задаст этот вопрос. И этот вопрос все изменит. И вы боитесь его…

— Вопроса? Или ответа?

— Мертвец, привидение, который сейчас рядом с ней, — единственное создание в мире, которого вы боитесь. Но вы уже знаете, как его победить, не так ли? Потому вы и здесь.

Демон кивнул.

— Однако я скажу вам то, что вам неизвестно. У вашей Марии Владимировны нет души.

— Нет души? — мадам Заире удалось удивить даже своего невозмутимого гостя.

— Игры с жизнью, смертью, Присухой не проходят зря.

— Где же душа?

— Разорвана. И хоть помочь вам непросто, вы пришли по адресу.

Мадам подняла черную скатерть с золотой бахромой, достала из тайного ящичка стола маленькое круглое зеркало, протерла его краем своей узорной шали и дунула на стекло…

Зеркальце раскололось на две половины.

Начало ХХ века

Мужчина сделал шаг и замер на пороге — глаза молили о слепоте, сердце застыло, надеясь на безумие. Его девушка лежала на диване в нелепой, неприличной позе — с расставленными ногами, выгнутой спиной, запрокинутой головой. Ее черные чулки были спущены, запертая в корсет грудь тяжело вздымалась, из горла вырывался стон. А рядом с ней лежала прекрасная черноволосая дама. Рука дамы терзала девичью грудь, губы — жадно впились в ее губы.

Он не мог сказать, что испытывает сейчас — ужас, отвращение, восхищение? Он просто стоял и смотрел до тех пор, пока черноволосая не подняла лицо, не взглянула прямо на него.

И в этот миг его сердце остановилось.

Начало ХХІ века

…свернув на середине Андреевского спуска, женщина поднялась на Лысую Гору.

Киевляне знали Гору как Замковую — но она была Лысой. А женщину в общественном месте наверняка бы окликнули: «Девушка…». Но она была женщиной, и Гора знала об этом.

Гора знала: женщина идет сюда, потому что не может не идти — ее ведет нечто, неподвластное ей. Гора не желала пускать ее, и на литых металлических ступенях многомаршевой лестницы, ведущей на Замковую, сиял охранный узор. Но со временем узорные ступени изнашивались, их заменяли обычными — последних стало больше — и теперь лестница не могла сдержать женщину, идущую на Лысую Гору.

За женщиной шел туман. Туман окутывал ее фигуру как бесплотная белая шуба, как огромный кокон ваты — туман делал ее невидимой для других. Иначе кто-нибудь непременно задал бы вопрос, зачем женщина, взбирающаяся на Лысую Гору, несет с собой лопату и труднообъяснимый продолговатый предмет, завернутый в темную ткань.

Взобравшись на вершину, женщина перешла по узкой тропинке на дальний отрог. Послушный туман рассеялся, и она огляделась. Слева Киев головокружительно падал на двести метров вниз — к засыпающему серому Днепру, справа — взлетал вверх, к подпирающим низкое октябрьское небо Андреевской церкви и тяжеловесному сталинскому ампиру музея истории Украины. За спиной женщины киевскую Лысую Гору обнимала фешенебельная, как крохотный европейский городок, новая элитная улица Воздвиженская, перед пришедшей, на вершине горы, стояли круглый каменный алтарь родноверов и камни с надписями: «Громадський жертовник», «Пожертва ваша хліб і молоко…».

Возвышенное и земное, языческое и святое, гламурное и гранитное — сошлись в древней точке силы. Но женщину не интересовала сила Горы. Не обнаружив вокруг ни единого человека, она пошла дальше — в рыжую рощу, где умирало старое церковное кладбище.

Давным-давно некрополь окружал Троицкую кладбищенскую церковь Флоровского монастыря. Но церковь не устояла на Лысой Горе — была разрушена в 30-е годы, и ныне заброшенное дореволюционное кладбище казалось затаившимся и зловещим. Его можно было и не заметить — стволы тонких, оголенных осенью темных деревьев сливались с такими же тонкими, потемневшими металлическими крестами. Лишь на немногих могилах сохранились таблички со съеденными временем буквами, большинство оградок казались пустыми — могилы, которые они защищали, давно сровнялись с землей, землю скрыл ворох листьев. К монастырю бежала узкая дорога, почти стертая с лица ведьмацкой Горы.

Женщина переступила поваленное бурей дерево, остановилась, подняла глаза вверх. Кроны деревьев уже не заслоняли свинцовое небо, а земля во влажных и желтых осенних сугробах стала вязкой от многослойной листвы. Шорох собственных шагов мешал пришедшей на Гору услышать нечто, доступное ей одной… Она замерла, а секунду спустя бросилась, вздымая листья, к оскверненному разноцветным граффити серому склепу.

Рядом с ним стояла косая, утопающая в рыжей листве, сплющенная временем оградка, — как и во многих других, внутри нее не просматривался даже холмик могилы. Пришедшая перешагнула через тонкие низкие прутья ограждения, расчистила ногой уже потемневшие листья… Постояла, вглядываясь в освобожденную землю.