Джокер старого сыскаря - Юрий Шурупов

В работе Кнут был незаменим. Сообразительный, смелый, никогда не терявший самообладания, быстрый и, что немаловажно в серьёзных воровских делах, непьющий. По мнению Кати и Валета, у него был лишь один недостаток: несмотря на пять лет отсидки, правда в два захода, он не утратил прирождённого лиризма, душевной открытости и широты исконно русской натуры. Кнут не раз клялся матери и жене, резко заявлял подельникам, что отходит от воровской профессии бесповоротно, навсегда. Но через год, от силы два необременительного трудоустройства снова пускался в какую-нибудь аферу или попадал в зависимость к тёмным личностям. Так ливрейный швейцар лучшего в городе ресторана «Аполлон» Евгений Савельевич Кожин познакомился и с Катей Лапушкой, когда та откупила его у полиции после нешуточного скандала: по понятиям Кнута, один из посетителей неправильно обошёлся с ним.

– Далеко ещё? – ни к кому не обращаясь, спросила Катя. – Я что-то притомилась уже.

Эта шмара[20], как про себя называл Катю Лапушку Кнут, была молодой, спортивной выправки, миловидной привлекательной особой. Дерзкая и энергичная, она всегда знала, где и когда с минимальным риском можно взять то, что входило в круг её интереса. А интересом этим был антиквариат. Кто стоял за Катей, куда она девала награбленные ценности, для её подручных оставалось тайной за семью печатями. Впрочем, никто и не пытался узнать больше, чем ему полагалось. Платила Лапушка не сказать чтобы очень щедро, зато исправно, а к постоянному недовольству Кнута все уже привыкли. Только Глорин изредка вступал с ним в перебранку, да и то просто так, от нечего делать.

– Считай, прибыли, – бодро ответил Валет. – Через пару километров начнётся спуск в распадок[21], но я туда не поеду, иначе через сугробы на подъём не выберемся. Они скоро нарастут будь здоров!

Метель с трудом продиралась сквозь подлесок, но это только раззадоривало её. И вырвавшись пусть на относительный, но всё-таки простор долины, она куражилась над скитом с таким размахом и удалью, что домов совсем не было видно. Ни огонька, ни дымка… «Хантер» медленно продвигался вперёд, всего на несколько метров пронзая своими мощными фарами беснующуюся снежную за́мять. Проехав ещё с полкилометра, Глорин решительно остановил машину.

– Всё, дальше забираться опасно. До скита рукой подать, пешим ходом будет быстрее и надёжнее.

– Тогда пошли. Зачем время терять? – деловито распорядилась Катя, выходя из машины. – Женя, бери сумку. Да смотри, фомку не забудь. И дуй вперёд. Ты большой, в сугробах не утонешь, а мы с Валетом за тобой, по твоим следам. Валя, фонарь при тебе?

– При мне, при мне…

Закрыв машину, троица молча двинулась в направлении, указанном Глориным. По выработанному правилу, одеты все были легко и удобно. Спустились в распадок быстро. Рыхлый снег даже не доставал до колен, идти по нему не составляло большого труда. Мешала только разыгравшаяся пурга, которая слепила и хлёстко била по лицам, заставляя прикрываться руками. Идущий впереди Кнут изредка оборачивался, чтобы убедиться, в порядке ли спутники. Яркая красная куртка и чёрные сапоги-ботфорты Кати ему не нравились из-за приметности на снежном фоне. «Вбилась[22], шмара, как на гужбан[23], за версту видать», – ворчал он себе под нос, время от времени перебрасывая с одного плеча на другое большую бело-голубую спортивную сумку.

Вдруг летящий навстречу ветер донёс негромкие голоса. Кнут поднял руку, давая знак остановиться. Прислушался.

– Надо бы для верности секануть[24], как и что, – предложил он. – Вы тут подождите, я мигом…

– Да нечего смотреть, – возразил Валет. – Пошли сразу, и не бойтесь. Похоже, только сейчас молитва кончилась. Минут через двадцать расползутся по своим халупам, а там хоть из пушки пали – никто не шелохнётся. У них даже собак нет.

Потоптавшись немного на месте, двинулись дальше. Войдя в скит, остановились у крайней избы. Закутанная в метель, она не подавала признаков жизни. Дальше по улице избы едва просматривались.

Неожиданно раздавшийся заливистый собачий лай заставил всех вздрогнуть.

– А говорил, собак у них нет, – недовольно прошипел Кнут.

– Не было, я точно знаю, – оправдываясь, ответил смутившийся Глорин. – Откуда она взялась, зараза? Ладно, пошли быстрее, шавка сама отстанет, а на улице вроде никого уже нет.

Собака действительно вскоре примолкла, и успокоившиеся грабители через несколько минут добрались до молельни, стоявшей на отшибе среди старых деревьев. Шедший вслед на Кнутом Валет с облегчением перевёл дыхание и вытер лицо концом длинного шарфа. Каждый чувствовал нарастающее волнение, но ничем не выдавал его.

Дверь оказалась открытой.

– Странно, – снова с удивлением проговорил Глорин, – обычно они навешивают какой-то фельдипёрстный[25]замок, каких сейчас и в природе-то не существует. А здесь на тебе – оставили открытой, как специально для нас…

– Чем же ты недоволен? – тихо проговорила Катя и первой взялась за кованую скобу, служившую дверной ручкой. – Давайте, мальчики, без лишних разговоров за работу. Валя, где твоё светило?

Взяв из рук Валета небольшой фонарь, она решительно вошла в молельню. Следом за ней в кромешную тьму, ещё не остывшую от недавнего пребывания людей, окунулись её спутники. Вспыхнул яркий свет фонаря, его луч заметался по просторной безоконной избе. Вся стена прямо перед ними была увешана иконами. Лапушку и Валета, знающих в этом толк, шокировало обилие бесценного «товара». Они не сомневались, что в староверческой молельне могут быть очень старые и редкие иконы, но такое…

У Кати разбежались глаза. Высвечивая то один, то другой образ, она всё больше убеждалась, что перед ней целая коллекция знаменитой невьянской[26]иконы. О таком можно было только мечтать! Строгое письмо по старинным русским канонам перемежалось с вполне реалистичными пейзажами в барочных золотых виньетках, на фоне которых ярко, несмотря на древность икон, выделялись святые в богатых одеждах. А сколько здесь было известного всему миру каслинского медного литья! Кресты, складни, иконы… Особь красовалась живописно изукрашенная доска с врезанным в неё литым киотным крестом. Рядом поражал изяществом так называемый полный крест или, по-другому, патриаршее Распятие. Чуть в стороне луч фонаря заставил вспыхнуть начищенное серебро и самоцветы на редкость большого, изумительно красивого напрестольного креста.