Фарамунд - Юрий Никитин

Он весь был залит кровью, на плечах и на груди кровоточилиоткрытые раны. Еще одна страшная рана зияла на боку. Лютеции показалось, чтокончики разрубленных ребер торчат, как оскаленные зубы огромного зверя.Неизвестный застонал, открыл глаза. Она вздрогнула, темно-коричневые глазавзглянули прямо на нее, минуя склонившегося над ним Тревора.

— Пить... — прохрипел он.

Тревор поколебался, отстегнул с пояса фляжку:

— Тебе, парень, надо больше о другой жизни думать...

Раненый пытался поднять руку, но только пошевелил пальцами.Вторая рука бессильно лежала вдоль тела. Кровь подтекла со всех сторон, онлежал в темно-красной грязной луже. Тревор приложил флягу к губам раненого,подержал чуть, тут же отнял:

— Хватит. Тебе все равно, а нам воду беречь надо. Ты изтех, кто напал, или кто защищался? Говори, нам все равно: разбойник ты или нет.Нам важнее знать, что впереди на дороге.

Лютеция присела на корточки перед раненым. Он сделал паруглотков, вода плеснула на подбородок: массивный, упрямо выдвинутый. Лютецияторопливо отодвинула мокрый от крови край рубашки, Ей почудилось, что коснуласьодетых под рубашку лат из меди, но это оказались его рельефные мышцы. Грудьмедленно поднималась и опадала, а глубоко внутри бухало могучее сердце. Ее рукана груди раненого подпрыгивала.

Он пошевелил губами. Лютеция не расслышала, наклонилась. Ихвзгляды встретились. Она сказала быстро:

— Перенесите в повозку. Не по-христиански оставлятьумирать в лесу!

Тревор хмыкнул, рука опустилась на рукоять меча. В голосестарого воина звучало удивление:

— А кто сказал, что оставим, дабы волки драли ещеживого? Одно движение железа — и он на небесах!

Лютеция сказала сердито:

— Дядя, я приняла новую веру.

— Ну и что?

— Иисус Христос велит быть милосердной.

— Старые боги надежнее, — заметил Тревор. —Да и парень этот, похоже, не слышал о новом боге. Эй, парень, ты ведьпредпочитаешь смерть от острой стали друга?

Но человек, истощив все силы, впал в беспамятство. Треворвытащил меч, но Лютеция сказала возмущенно:

— Дядя! Я забираю его в повозку.

— Он умрет раньше, чем донесут до дверцы!

— На то воля небес!

Тревор махнул рукой, отвернулся. Раненого под надзором юнойЛютеции бегом унесли в повозку, воины спешили вернуться к грабежу.

Обобрав убитых, отряд тронулся через лес. Изголодавшиеся волкиринулись на поляну раньше, чем ее покинул последний всадник. На деревьяхоглушительно орали вороны, хлопали крыльями.

Редьярд снова ехал во главе отряда. Тревор пустил конярядом, некоторое время ехали бок о бок. Тревор хмурился, на лбу собирались глубокиескладки. Пышные серебряные усы распушились, как у рассерженного кота.

— Что-то беспокоит? — спросил Редьярд.

Старый воин почесал в затылке:

— Еще как!

— Что?

— Погибших семь человек, но у них даже кошельки несрезали! Что за край непуганых идиотов? Мы собрали такие мечи... а двумкинжалам так и вовсе цены нет! Чтоб вот так побить, да не забрать хотя бы самоеценное... Ничего не понимаю.

Редьярд предположил:

— Кто-то спугнул?

— Похоже... Но тогда почему не ограбил тот, ктоспугнул? Тоже непонятно.

— Тогда я выставлю двойные дозоры на ночь?

Тревор хмыкнул:

— Нас всего десятеро. Все валятся с ног.

— Ну, все-таки...

— Просто ложись спать, не выпуская из руки меча, моймальчик.

Клотильда фыркала, отказывалась заниматься раненым, мало ликаких бродяг встретят по дороге, по одежде видно — разбойник, но когда Лютециясама начала врачевать открытую рану на боку, служанка сдалась, отстранила юнуюгоспожу.

— Все одно помрет, — ворчала она. — С такимиранами не выживают, госпожа... Вот не выживают, и все!

— Но милосердие нам зачтется, — возражалаЛютеция. — Мы должны быть милосердными!

— Где ты видела в мире милосердие?

— Вот мы и должны нести его в этот жестокий мир...

— Эх, госпожа! Мало ты мир видела.

Раненый долго не приходил в сознание, но раны уже некровоточили, хотя повозку трясло немилосердно. Клотильда под присмотром Лютецииперевязала бок чистыми тряпицами.

Вечером отряд расположился на ночевку, заранее выбравоткрытое место у ручья. Костров развели два: один для благородной госпожи и ееслужанки, другой для мужчин с их грубым хохотом и грубыми шутками.

Лютеция помогла раненому выбраться. Он сразу лег, отдышался,потом с помощью служанки и заботливо поддерживающей его юной девушки доковылялк ручью, попытался сесть, но завалился на бок. Все же дотянулся до ручья, жадносунулся лицом в холодную воду. Клотильда выждала, бесцеремонно схватила заволосы:

— Эй, не утони!

С него стекали ручьи, он жадно хватал воздух, словно, всамом деле, едва не задохнулся. С усилием пытался сесть, но не сумел, упалнавзничь. Глаза его уставились в небо. Хмурое, нависающее черными тучами, онопочему-то совсем не отражалось в темных глазах.

Клотильда повернулась к Лютеции:

— Ночью помрет.

Послышались тяжелые шаги. Тревор двигался, как если бы деревовздумало подойти ближе к ручью: медленно и основательно. Его совсем нестарческие глаза сурово и с брезгливостью вглядывались в бледное лицо:

— Ну, можешь говорить?

Раненый часто дышал, грудь поднималась и опадала, как волныпри буре. Глаза непонимающе уставились в грозное, нависшее над ним лицо. Треворспросил девушек:

— Он что-нибудь говорил?

— Ни слова. Только постанывал.

Тревор пнул ногой в раненый бок:

— Ну, говори. Кто ты? Что ты? Что за схватка в лесу?

Лютеция вмешалась:

— Дядя, он очень слаб. А ты задаешь столько вопросов,что сам епископ римский не ответит сразу!

Тревор произнес раздельно:

— Кто ты? Как твое имя?

Раненый смотрел тупо. Наконец, глаза заморгали, в нихпоявился страх:

— Я... я не знаю!

Тревор сказал с угрозой:

— Как это? У каждого человека, даже самого лесного,есть имя. Или кличка... Или, хотя бы, ты какой по счету?

Лютеция вскинула тонкие брови:

— Дядя, как это — по счету?