Эротические истории пенджабских вдов - Бали Каур Джасвал

— Я подумывала насчет «Сикхской свахи» и «Пенджабской романтики». Но там слишком много индийцев, мечтающих по-быстрому заполучить визу. Если какой-нибудь мужчина заинтересуется моим объявлением на доске в храме, я по крайней мере буду знать, что он из Лондона. Саутолльская гурдвара[3] самая большая в Европе. Тут у меня больше шансов, чем на доске объявлений в Энфилде,[4] — объяснила Минди.

— Ты ведь знаешь, я очень занята.

— Ой, ну пожалуйста, Никки. У тебя куда больше времени, чем у нас.

Никки проигнорировала осуждающий намек. Мама и сестра не воспринимали ее работу барменом в «О’Райлисе» всерьез. Бесполезно растолковывать им, что Никки пока ищет свое призвание — работу, где она сможет приносить настоящую пользу, развиваться, испытывать себя, добиваться признания и награды. Таких мест было удручающе мало, и рецессия лишь усугубила ситуацию. Никки не брали даже волонтером: ей отказали три женские некоммерческие организации, и везде виновато оправдывались, что завалены рекордным количеством заявлений. Куда еще податься двадцатидвухлетней девушке с незаконченным юридическим образованием? В нынешней (а возможно, и любой другой) экономической ситуации — никуда.

— Я оплачу тебе потраченное время, — предложила Минди.

— Денег я у тебя не возьму, — машинально возразила Никки.

— Погоди, мама хочет что-то передать, — на заднем плане послышались невнятные наставления. — Она говорит, не забудь запереть окна. Вчера в новостях говорили что-то про квартирные кражи.

— Скажи маме, что у меня нечего красть, — ответила Никки.

— Она скажет, что ты должна беречь свое целомудрие.

— Поздно. Его уже украли. На вечеринке Эндрю Форреста после выпускного бала в одиннадцатом классе.

Минди не ответила, однако из трубки явственно доносилось ее потрескивающее, как помехи на линии, неодобрение.

Собираясь после этого на работу, Никки размышляла над предложением сестры оплатить ее труды. Щедрый жест, но девушку тяготило вовсе не финансовое бремя. Она жила в квартире над пабом и вносила за аренду всего ничего, зато ее могли в любую минуту вызвать на дополнительную смену. Однако работа бармена считалась временной: Никки давно пора было что-то менять в жизни. Каждый новый день недвусмысленно напоминал, что, пока она топчется на месте, ее сверстники идут вперед. Недавно Никки видела на железнодорожной платформе бывшую одноклассницу. Та деловито и целеустремленно шагала к выходу со станции с дипломатом в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Светлое время суток, когда за окнами бурлила неуемная лондонская суета, нагоняло на девушку тоску.

* * *

За год до выпускных экзаменов Никки отправилась с родителями в Индию, где они усердно посещали храмы и просили мудрецов-пундитов дать дочери необходимые наставления, как преуспеть в жизни. Один из мудрецов велел Никки умозрительно представить себе желаемую карьеру, а сам затянул молитвенные песнопения, дабы превратить ее грезы в реальность. Но все мысли тотчас улетучились у девушки из головы, и первозданная пустота стала видением, ниспосланным ей богами. Как обычно перед поездкой на родину, Никки получила строгий наказ, что следует и чего не следует делать в присутствии старшего брата отца, у которого они останавливались: не ругаться, не упоминать о друзьях мужского пола, не возражать и говорить по-пенджабски, выражая благодарность «за эти летние уроки, которые, мы надеемся, напитают твои культурные корни». За ужином, когда дядя стал расспрашивать Никки про пундитов, она едва сдержалась, чтобы не ответить: «Убогие шарлатаны. С тем же успехом я могла бы попросить своих приятелей Митча и Баззу погадать мне по руке». За дочь ответил папа:

— Никки, наверное, пойдет в юристы.

Так решилось ее будущее. Отец отмахнулся от сомнений девушки, напомнив, что она получит надежную и респектабельную профессию. Это придало ей уверенности лишь на время. В первый же учебный день в университете Никки явилась не на ту лекцию, и в течение года донимавшее ее беспокойство только нарастало. После того как на втором курсе она едва не завалила экзамен, преподаватель вызвал ее к себе и заметил: «Видимо, это не твое». Он имел в виду исключительно свой предмет, но Никки осознала, что это утверждение применимо и ко всему прочему: занудным лекциям, учебникам, экзаменам, групповым проектам, срокам сдачи. Она сказала себе: «Просто это не мое» и в тот же день ушла из университета.

Страшась сообщить родителям, что бросила учебу, каждое утро Никки по-прежнему уходила из дома со своей винтажной кожаной сумкой «Кэмден маркет» и принималась бродить по Лондону: его прокопченное небо и старинные башни представляли идеальную декорацию для ее терзаний. Разделавшись с университетом, девушка испытала некоторое облегчение, зато стала маяться от безделья. Однако после недели бесцельных блужданий нашла себе занятие: начала посещать протестные митинги вместе со своей лучшей подружкой Олив, волонтерившей в организации под названием «Британские воительницы». Поводов для протестов хватало. На третьей странице «Сан» по-прежнему печатали фотографии моделей с голой грудью. В рамках новой политики жесткой экономии было вдвое сокращено финансирование кризисных центров для женщин. Журналистки, работающие в зонах боевых действий за рубежом, подвергались преследованиям и нападениям. В Японии продолжалось бессмысленное истребление китов (это не женская проблема, но Никки было ужасно жаль китов, и она приставала к прохожим, предлагая подписать гринписовскую петицию).

И только когда папин друг предложил Никки стажировку, ей пришлось признаться, что она бросила учебу. Отец никогда не повышал голос, это было не в его стиле. Он отдалялся — таков был его способ выказать свое разочарование. Во время долгой ссоры, последовавшей за признанием Никки, папа и дочь засели в разных комнатах, а мама и Минди курсировали между ними. Но и до крика чуть было не дошло, когда отец составил список качеств Никки, подходящих для юридической карьеры.

— У тебя такой потенциал, такие возможности, и на что ты их тратишь? Ты прошла почти половину пути. Какие у тебя теперь планы?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Меня не слишком тянет к юриспруденции.

— Не слишком тянет?

— Ты даже не пытаешься понять! Просто повторяешь за мной, как попугай.

— Повторяю, как попугай?

— Папа, — вмешалась Минди. — Успокойся. Пожалуйста.

— Я не стану…

— Мохан, у тебя ведь сердце, — предостерегающе сказала мама.

— А что у него с сердцем? — воскликнула Никки и с беспокойством посмотрела на отца, но тот избегал ее взгляда.

— У папы были кое-какие нарушения. Ничего страшного, кардиограмма хорошая, только давление сто сорок на девяносто, и это немного настораживает. С другой стороны, наследственный тромбоз глубоких вен, так что есть опасения… — зараторила Минди. Она работала медсестрой уже год, но ей до сих пор нравилось щеголять дома медицинскими выражениями.

— Что это значит? — с нетерпением перебила ее Никки.

— Ничего