Испанская дочь - Лорена Хьюс

В груди у меня кольнуло резкой болью, и тесный корсет на сей раз совсем был ни при чем. Эта боль возникала всякий раз, стоило мне вспомнить, что случилось на корабле с Кристобалем. Я всмотрелась в лицо Аквилино, заметив и морщинки у него на лбу, и упрямые уголки сухих губ, и блеск в его глазах. Насколько ему можно доверять?

Я сделала глубокий шумный вдох.

– К сожалению, моя жена скоропостижно скончалась на борту «Анд».

Аквилино как будто искренне потрясло услышанное.

– ¡Dios mío santísimo![5] Что ж такое случилось?

Я немного поколебалась с ответом.

– Подхватила «испанку».

– И что, на корабле не ввели карантин?

– Нет. – Я поставила на землю тяжелый чемодан. – Заболели всего пара-тройка пассажиров. Так что в этом не было необходимости.

Он молча уставился на меня. Понял ли он, что я вру? Я никогда не была человеком лживым и теперь ужасно себя чувствовала оттого, что вынуждена была пойти на обман.

– Какое несчастье, – вымолвил он наконец. – У нас тут ничего об этом не слышали. Примите мои соболезнования, сеньор.

Я кивнула.

– Вы не поможете мне с чемоданом? – сказала я скорее повелительным тоном, а не прося об услуге. Мужчины не просят – мужчины отдают распоряжения.

Аквилино ухватил ручку с другого конца чемодана, и вместе мы понесли его на другую сторону улицы. Чемодан был тяжеленным, как дохлый мул, но я не могла допустить, чтобы адвокат заметил, насколько «дон Кристобаль» слаб. К тому времени, как мы дошли до автомобиля, я уже тяжело дышала, а лицо и подмышки были мокрыми от пота. Неудивительно, что мужчины все время потеют!

Наконец Аквилино опустил свой конец чемодана возле блестящего черного «Форда Model T». У себя в городе я мало знала людей, которые имели машину, а уж тем более – иностранной марки. Я даже представить не могла, чтобы в таком месте, которое Кристобаль обычно называл «землями дикарей», мог оказаться столь современный транспорт. Этот Аквилино, надо думать, неплохо зарабатывал адвокатскими услугами, или же он был из тех ушлых господ, что умеют находить дополнительные способы сколачивать себе состояние: некоторые особые одолжения там-сям или возможность приложиться к чужому наследству – как своего рода мзда, если угодно. Или, быть может, он просто сам происходил из зажиточной семьи.

Мне всего пару раз в жизни довелось кататься на автомобиле. В родной моей Севилье я повсюду ходила пешком. Однако когда я ездила в Мадрид выяснить насчет просроченного патента на изобретение моей бабушки – ее потрясающую, уникальную обжарочную машину для какао-бобов, – я ездила в таком же точно авто. Разве что у Аквилино сиденья были мягче. Или, возможно, во мне сейчас сказывалась накопившаяся усталость.

Нажав на рычажок возле руля, Аквилино решительно сообщил мне, что если у меня нет иных договоренностей, то эту ночь я проведу в его доме. А утром мы немедленно отправимся в Винсес, дабы «ознакомиться с завещанием дона Арманда». Произнося эти слова, адвокат отчего-то избегал глядеть мне в глаза.

Я тут же вспомнила его слова из письма (я столько раз их перечитывала, что запомнила наизусть): «Как одному из наследников по завещанию, Вам надлежит приехать в Эквадор и принять во владение Вашу долю отцовской собственности или же назначить полномочного представителя, способного продать или передать в дар имущество от Вашего имени».

Как одному из наследников.

Это заставило меня задуматься. Я никогда не слышала, чтобы у моего отца имелись другие дети. Впрочем, с мужчинами ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Меня нисколько не должен был удивить тот факт, что он завел здесь другую семью. В конце концов, мою мать он покинул двадцать пять лет назад, умчавшись навстречу своей мечте о собственной плантации какао в Эквадоре. Он просто неизбежно должен был найти здесь другую женщину, готовую разделить с ним ложе. И случившееся на пароходе не оставляло ни малейших сомнений в том, что кто-то был сильно не рад моему предстоящему приезду. Вопрос только – кто?

По пути Аквилино стал расспрашивать меня о подробностях кончины Марии Пурификасьон, огорченно качая головой и в искреннем разочаровании то и дело прицокивая. Говорить о собственной смерти, слышать, как раз за разом повторяют мое имя как отошедшей в мир иной, – все это представлялось мне чем-то абсурдным. От несправедливости случившегося мне хотелось отчаянно завопить, потребовать объяснений от имени Кристобаля. Но вместо этого приходилось стоически играть взятую на себя роль. Необходимо было, чтобы адвокат поверил, будто я – это мой муж.

Я с любопытством рассматривала виды за окном машины. Гуаякиль оказался совсем не тем захолустным селением, каким я это место представляла, и даже куда современнее многих городков у нас в Андалусии. Мы проехали вдоль реки (Гуаяс, как сообщил мне Аквилино), к живописному жилому району, протянувшемуся у подножия высокого холма, с колониальными домами, усеянными несметным числом цветочных горшков на балкончиках и у дверей. Адвокат сказал, что называется этот район Лас-Пеньяс, а сам холм – Санта-Ана. Извилистые, мощенные булыжником улочки сразу напомнили мне маленькие городки в окрестностях Севильи. И только сейчас – впервые с того момента, как я покинула родину, я внезапно со всей остротой осознала, что могу никогда больше туда не вернуться. Но еще более разрывала душу мысль, что Кристобаль никогда уже вместе со мной не познакомится с этими новыми краями. Я с горечью поглядела на свою ладонь, словно осиротевшую без тепла его руки.

С острым ощущением урезанности, неполноты…

Вскоре мы припарковались перед светло-голубым особняком с дверью из красного дерева и зашли внутрь. По всей видимости, Аквилино был холостяком – в гостиной у него не было и намека на женское присутствие. Ни цветов, ни фарфоровых безделушек, ни салфеток с вышивкой. Вместо этого на стенах висели старые унылые пейзажи, а всякого входящего встречала скульптура датского дога в натуральную величину.

Стоило нам ступить в гостиную, как в дальней ее стене открылась дверь и появилась девушка с пышными рыжевато-каштановыми кудрями, вытирающая руки о фартук цвета лайма. Платье на ней было настолько свободным, что совершенно скрывало фигуру.

– Ланч накрыт, patrón[6], – сказала она задушевным голосом.

– Gracias[7], Майра, – ответил адвокат.

Стол в обеденной комнате показался мне слишком большим для одного лишь хозяина дома. Я устремила взгляд на ожидающие нас живописные блюда. Девушка, которую адвокат назвал Майрой, приготовила нам жареного морского окуня, рис с кальмаром и жареные ломтики плантанов[8], которые, как я потом