Монета желания - Денис Чекалов

— Мы сами начинаем адские войны, а Господь создал нас, чтобы мы были людьми.

Федор попытался расспросить его, даже пригрозил, что никуда не пойдет, не получив ответов. Однако тот говорил кратко, — время не терпит и им надобно спешить. Если же московский посланник передумал, незнакомец немедленно уйдет, неволить не собирается.

Говорил он по-русски довольно хорошо, бегло, но с едва заметным акцентом, происхождение которого Адашев определить не смог. Несмотря на тихую, явно намеренно приглушенную речь, показалось Федору, что перед ним стоит давешний, дневной посетитель — но уверенности в этом не было, несмотря на схожесть.

Посланник московский не стал спорить, поняв, что настойчивостью излишней ничего не добьется, только разрушит исполнение уже решенного — идти навстречу своей судьбе. Незнакомец, видно, прочитал это по выражению лица Адашева, отчетливо видимого в ярком свете луны. Молча взмахнул рукой, приглашая следовать за собой, и быстрыми шагами устремился вперед. Но не к городку, как предполагал Федор, а, миновав конюшни, ступил на узкую тропу, ведущую к роще.

Он скользил так стремительно, что длинноногий Федор едва поспевал за провожатым. Сердце билось часто и гулко, и от теснившихся опасений по поводу возможного предательства, и от усилий не упустить незнакомца, для которого привычная, видно, тропинка не представляла никаких затруднений, тогда как Адашев, несмотря на все свое внимание, часто спотыкался — то о невидимый корень, то о камень, вслед за этим сразу же попадал в земляную выемку, подворачивая ногу.

Но просить замедлить шаг и не думал, считая это слабостью, позорной не только лично для него, опытного воина, но для человека, представляющего могущественное государство в стане врагов. «Похоже на тяжелый сон, — подумал Федор, — когда бежишь от опасности, не зная куда, а все мешает, как в вязкую трясину попал. И оглянуться назад страшно, и опасаешься увидеть что-то еще более ужасное впереди».

Деревья, осыпанные почками, при виде которых днем смягчалось сердце, казавшиеся началом новой жизненной страницы, воскресением природы и человека после долгой жестокой зимы, — теперь высились великанами, вздымавшими к небу черные голые руки-ветви, сплетавшиеся вверху на фоне мертвого света луны, как будто искали друг у друга опоры перед неведомым, но реальным злом.

Наконец, выйдя из рощи, они вновь оказались возле города, только почти с противоположной стороны, среди совсем уж жалких домишек, далеко отстоявших каждый от своего соседа. По видимому вокруг запустению понятно было, что здесь почти никто не живет, а те, кто еще остался, давно скатились не только в полную нищету, но и за грань закона.

Скорее всего, кроме редких обитателей, никто не посещал эти места днем, а тем более, ночью. На расстоянии полуверсты от убогого поселения находилось невысокое, но крепкое строение. В передней стене виднелась тяжелая дверь, по обе от нее стороны — два узких окна, больше похожих на бойницы. На других стенах, насколько мог видеть Федор, окон не было вообще.

Не говоря ни слова, проводник довел его до здания, открыл дверь, повернувшуюся на массивных металлических петлях, и прошел в темноту, не оглядываясь — видно, не сомневался, что Адашев следует за ним. Весь дом представлял собой одно пустое помещение, освещаемое скудным светом факела и луны, которая заглядывала в окна возле двери. Как и предполагал гость, они были единственными.

Сразу от порога начиналась крутая лестница вниз. Первая ступенька располагалась не вровень с полом, а на некоторой глубине, о чем не счел нужным предупредить провожатый, и Федор, не найдя под ногой ожидаемой опоры, едва не загрохотал вниз. Крепко выругавшись сквозь зубы, он попытался нащупать перила, но ничего не нашел. Раскинул руки, оперся ладонями о мокрые, отвратительно склизкие на ощупь стены, и только так удержался от стремительного падения.

Осторожно ступая и продолжая спуск, Адашев заметил, что блеклое пятно, видимое сверху, постепенно обретает яркость. Лестница оканчивалась каким-то помещением. «В подвал привели, что ли», — подумал он, преодолевая последние ступени. Однако Федор ошибался. И правда, с того места, где находился русский посланник, оценить величину комнаты было затруднительно.

Перед ним оказалась невысокая и узкая сводчатая дверь, преодолев которую, согнувшись почти вдвое, он неожиданно очутился в огромной зале. По-видимому, она простиралась под землей далеко за стенами верхнего дома, служившего только для маскировки, и опиравшегося на купол необычного храма, терявшегося в вышине.

В центре пола сверкала искусно составленная мозаика, являвшая собой десятиконечную звезду, выложенную драгоценными каменьями. По каждому из лучей звезды стоял человек, в таком же одеянии, как и у проводника Федора. Одно место оставалось свободным.

Вошедший приветствовал собравшихся на языке, Адашеву непонятном, и замкнул круг. Федор немного растерялся. Он не понимал смысла происходящего и цели своего присутствия. Однако никто не обращал на него внимания, вопросы оставались без ответа.

Люди начали бормотать странную молитву, тихо, почти шепотом — словно пустыня, в которой раскаленный ветер с таким же шорохом, похожим на шепот, несет иссушенный песок, и каждая песчинка трется о другую в молчаливом бессилии.

Все быстрее и быстрее звучали голоса, почти сливаясь, как будто одно только бесконечное слово страстным шепотом возносится ввысь и неожиданно, под действием этой мольбы драгоценные камни возгораются, ослепительный свет вспыхивает в них. Сотни дробящихся, переливающиеся игл яркого света поднимаются над мозаикой, словно радуга.

После тьмы ночной и полумрака залы, освещенной лишь несколькими факелами, неожиданное сияние ослепило Адашева. Но казалось ему, что странное существо, дивное видом, является в перекрестье света, над мозаикой. Лицо его внушало парализующий ужас, ибо было оно средоточием зла и мерзости земного и адского миров.

Громкий голос пронзил тихий ропот молящихся. Проводник Адашева поднял руку, указывая на своего гостя. Языка тот не знал, но несколько слов отчего-то понял, как будто прозвучали они по-русски.

— Вот он, — вскричал человек. — Тот, кто убьет и вас, и вашего господина.

Пение смолкло. Темные фигуры поворачивались к русскому посланнику. В руках их сверкали клинки, выхваченные из-под накидок. Оскал ненависти появился на морде твари.

Федор вынул меч, в другой руке уже был зажат длинный охотничий нож. Осторожно, не поворачиваясь спиной к озлобленным людям, сделал несколько шагов к лестнице. Но вовремя отступить не смог, даже подняться на несколько ступеней. Там, с высоты, уже легче было бы сражаться с нападавшими.

Два человека, с ближних концов звезды, настигли его. Они поторопились — следовало ждать подмогу. Федор был умелым бойцом. Первому, ощерившему желтые кривые зубы, он мечом нанес только один удар, отсекши державшую клинок кисть. С громким воплем схватился тот здоровой рукой за обрубок. Не веря глазам своим, смотрел на собственный кулак, что лежал на полу, сжимая бесполезное оружие.

Второй, на миг приостановившийся при виде поражения соратника, потерянным мгновением этим определил свой конец. Сверкнувший клинок Федора ударил по голове, прикрытой лишь капюшоном, рассек ткань и, продолжая движение, с хрустом, как будто кто зеленое яблоко откусил, аккуратно разделил череп на две половины.