С мамой нас будет трое - Лиз Филдинг

— Я поговорю с ней. Скоро.

Клэр никогда не хмурилась, но сейчас у нее на лбу появилось что-то очень похожее на морщины.

— Будет лучше всего, если девочка избавится от этой навязчивой идеи до начала нового учебного года, — сказала она, когда они подошли к парадной двери. Потом, сказав то, что должна была сказать, и поняв, что все равно между ними высится глухая стена, она переменила тему: — Так мы увидим вас на спортивном празднике, Фиц?

— На спортивном празднике?

— Это в пятницу. Разве вы не получили письмо? Удивительно, ведь Люси должна бы только об этом и говорить. Она соревнуется по прыжкам в высоту и в беге на пятьдесят метров. Она определенно выиграет прыжок — если прежде не снесет стойки и планку. Будет жаль, если вы не придете.

— Я приду.

— Хорошо. — Она не сразу выпустила его руку. — Вы не спросили, кого она выбрала на роль матери, Фиц. Неужели это вам совсем неинтересно?

Клэр Грэхэм, понял Фиц, сделала ту же ошибку, что и одноклассницы Люси, посчитав, что та лжет. При сложившихся обстоятельствах так, может быть, даже лучше.

— Я предпочитаю порыться в собственных фантазиях, Клэр. Но все равно очень вам благодарен. Увидимся в пятницу.

— Жаль, что Брук не смогла приехать на похороны. Мы теперь так редко ее видим.

— Мне не удалось связаться с ней и сообщить о маме, — сказала Брон в сотый, похоже, раз за этот день. Неужели здесь нет никого, кто пришел на похороны просто в знак уважения к ее матери? Или эта огромная толпа присутствующих собралась исключительно в надежде на появление ее знаменитой сестрицы? Она выдавила из себя сотую улыбку. — Она снимает фильм в Бразилии. В сельве. За тысячу миль от ближайшего телефона. — Но не от ближайшей же станции спутниковой связи? Она должна была получить сообщение, но просто слишком занята своей ролью спасительницы природы, чтобы откликнуться.

— Как это грустно. — Слова собеседницы вернули Брон к реальности. — Вы одна заботились о своей дорогой матушке все эти годы, а теперь и через такое вам приходится проходить одной.

— Тут уж ничего не поделаешь.

— Да, наверно. Но она так много делает для спасения планеты, что мы должны ей все прощать. — Женщина улыбнулась. — Из-за нее я теперь не сразу решаюсь воспользоваться машиной, собираю и сдаю старые газеты и стеклотару, а когда нам понадобилась новая дверь, я не разрешила Реджи покупать красное дерево. Хотя как ваша сестра справляется со змеями и пауками… Я, например, просто падаю в обморок, если вижу паука в ванне…

— В точности как Брук, — перебила ее Брон, которая сама была на грани истерики. — Вопит как ненормальная при виде паука. Мне приходилось ловить их и выпускать в окно. А уховертки вызывают у нее кошмары.

— Правда?! Тогда для всех нас еще есть надежда. Хотите, я останусь и помогу вам прибраться? — В голосе женщины послышалась нотка озабоченности, когда она окинула взглядом чашки из тонкого фарфора и хрустальные бокалы, оставшиеся на столах и столиках в гостиной.

Брон усмехнулась про себя. О ее неспособности вымыть чашку, чтобы у той не отвалилась ручка, ходили легенды.

— Миссис Марш любезно согласилась убрать все за меня. — Брон еще не успела договорить, а добросердечная леди уже загружала поднос с такой скоростью и проворством, что Брон впала в благоговейный восторг.

— Но вы все-таки звоните мне, если потребуется какая-то помощь, хорошо?

Брон благодарно улыбнулась.

— Я буду рада, если кто-то поможет мне на следующей неделе разобрать мамины вещи. Вы наверняка знаете, как лучше всего с ними поступить, — сказала она.

— С удовольствием займусь этим, вы только позвоните мне. — Женщина огляделась. — Что вы теперь будете делать? Наверно, продадите дом. Я знаю, что ваша матушка никогда бы не захотела уехать отсюда, но вам будет гораздо удобнее в небольшой хорошей квартирке.

Небольшая хорошая квартирка, где негде повернуться и нет сада. Это было бы ужасно.

— Я еще не знаю. Надо поговорить с Брук, когда она приедет.

— Конечно, спешить особенно незачем. Отдохните какое-то время, прежде чем что-то решать, — вам ведь здорово досталось за последние несколько недель.

Недель. Месяцев. Лет.

Час спустя Брон наконец закрыла за миссис Марш дверь, прислонилась к ней, прикрыв глаза, и тишина волной накатилась на нее, принеся с собой ощущение полнейшего одиночества. Мамы больше нет, и теперь их только двое — она и Брук.

В глубине души она была рада, что Брук не прилетела домой, бросив дела. Ее появление неизбежно превратило бы все в цирк. Сестра не из тех женщин, которые приносят утешение. Она бы просто сказала, что мама теперь больше не страдает. Брук всегда и все видела лишь в черном и белом цвете.

Брон чувствовала себя совершенно опустошенной. Выжатой досуха. Ей потребовалось большое усилие, чтобы оттолкнуться от двери. Может, все правы и действительно стоит уехать куда-нибудь на несколько дней? Уехать прямо сейчас и решить, что она собирается делать с остальной жизнью.

Остальная жизнь? Это звучит как шутка. Ей уже двадцать семь лет, а никакой жизни у нее так и не было. Может, она не воспринимала бы это так болезненно, если бы не имела перед глазами пример сестры.

Так не должно было быть. Они с Брук совершенно не походили друг на друга во всех отношениях, за исключением внешности и мозгов. Она уже готовилась последовать за сестрой в университет, когда у их матери нашли болезнь, которая в конце концов и убила ее.

Брон позвонила в университет и сообщила, что не сможет приехать. Что еще ей оставалось? Ухаживать за мамой было больше некому. Кому-то из них следовало остаться дома, а Брук уже начала готовиться к сдаче экзаменов на степень бакалавра. Всегда подразумевалось, что после окончания университета она вернется домой, и тогда придет очередь Брон.

Но чернила едва успели высохнуть на ее дипломе, как ей предложили такую работу, какая может встретиться только раз в жизни.

— Ты ведь понимаешь, Брон? — спросила она со своей неотразимой улыбкой. — Я просто не могу это упустить. — (Конечно, Брон понимала. Было бы неразумно…) — И потом, у тебя так хорошо получается с мамой. Я бы не смогла делать то, что делаешь для нее ты. Ей с тобой уютно.

Но мама больше любит тебя. Она не сказала этого вслух, однако так оно и было. Легче любить дочь, которая красива, которая преуспевает, чем ту, которая изо дня в день видит тебя в борьбе с болью, в страданиях.

Итак, у нее до сих пор не было никакой жизни или, по крайней мере, ничего, что назвала бы жизнью ее сестра. Никакой карьеры, никакого отдыха, никаких зрелых отношений с мужчиной. Если бы не избыток шампанского на праздновании ее восемнадцатилетия в сочетании с решимостью не остаться единственной девственницей в классе, то сейчас она, наверно, являла бы собой самое печальное зрелище на свете — девственницу двадцати семи лет от роду.