Лунный принц - Екатерина Оленева

Я попытался встать, но она оседлала меня, оплетая ногами, руками, всем змеиным телом, прижимаясь так плотно, что нас разделяла только ткань.

– Я хочу тебя. И я тебя получу. И прекрати мне перечить, – Синтия улыбалась.

Но я понимал, что если не дам ей то, что она хочет, того, чего мы оба сейчас жаждем, как глотка воды в пустыне, она станет неуправляемой и ещё более опасной. В первую очередь для Катрин.

Мне хотелось, отчаянно хотелось найти оправдание своей слабости. Тому, что, отбросив все сомнения, понятия о порядочности, долг, честные слова, стыд, превозмогая боль, как пламя, бьющееся в теле, я не стал с ней бороться – я уступил моей страсти.

Перевернув Синтию на спину, содрав с неё её наглаженные, с острыми стрелками, чёрным брюки, я овладел ей. Неистово, зло и страстно. Я словно пытался убить её или себя, беспощадно вонзаясь в её мягкую, сладкую вагину раз за разом стараясь так, словно пытаясь разорвать на части. Она стонала подо мной, извивалась змеёй, её мышцы сжимались на моём члене, заставляя меня то гортанно стонать от удовольствия, то хрипеть.

Она вся была передо мной, как раскрытая до самых глубин раковина. Влажная, скользкая, гибкая. И ощущения достигали невидимой остроты. Но всего этого было мало.

Чем глубже и чаще я входил в неё, тем зверь, живущей во мне, больше жаждал, тем немилосерднее томила похоть. Схватив за пушистые, мягкие локоны я притянул её лицо к своему, впиваясь поцелуями в её прохладные, сочные, как персик, губы. И такие же сладкие.

Притянув её руки к своему животу, я ждал, что Синтия без слов поймёт намёк. И она поняла. Её руки словно плавили мою кровь и мышцы, кровь мягко поднялась по горлу, переливаясь ей в рот. Боль была острой, такой же густой, как удовольствие, сводящее судорогой чресла с такой силой, что мир закачался и весь сосредоточился на кончике одного органа.

– Ого! – засмеялась Синтия, откидываясь в моих руках. – Если смерть так заводит тебя, братец, мы может иногда умирать. Не слишком часто, чтобы не стало привычкой. Но… – её лицо сделалось почти нежным. – Это было здорово.

– Мне тоже понравилось, – кивнул я.

Мы не расплетали рук и ног и пока ещё не прерывали объятий.

Наслаждение и нега схлынули, а боль осталась. Она была довольно острой, хотелось закусить губу и застонать. Но не хотелось, чтобы Синтия это видела.

– Она действительно для тебя что-то значит?

Вот что у женщин за привычки обсуждать определённые темы в самые неподходящие моменты? Вот серьёзно – ну зачем ей это сейчас?

– Никогда не думала, что девушка вроде Катрин может тебя привлечь.

– Синтия, ты же никогда не была дурой. Вот как ты думаешь сама, значит для меня что-то Кэтти или нет?

– Я пытаюсь понять, что ты к ней чувствуешь. Ты сам-то понимаешь?

– Не со всем.

– Она тебе дороже меня? – ревниво спросила Синтия.

И я ответил честно:

– Нет, не дороже. Вы мне обе дороги. И я очень прошу тебя, сестрица, просто умоляю – если не хочешь, чтобы всё вышло из-под контроля, не трогая её. Просто не трогай. И всё будет хорошо.

Синтия, приподнявшись на локте, смотрела мне в лицо. Внимательно. Видимо, и вправду что-то пытаясь понять и что-то для себя решая.

– Ты мне обещаешь? – настаивал я.

– И как ты собираешься совмещать нас? – фыркнула она. – Или ты предлагаешь поставить на наших отношениях крест?

– А ты предлагаешь всё это продолжать до бесконечности?

– Только не говори: «Мы же брат и сестра!», – передёрнулась она. – Нас это не останавливало раньше, когда были живы мать и твой отец. Когда все знали, кто мы друг для друга. Но это новый мир! Мы можем быть здесь тем, кем пожелаем.

– Хочешь, чтобы я остался с тобой?

– Но тогда мы не получим Хрустальный Дом. И наши деньги. И нашу власть.

– Какая жалость! Но твой ответ мне понятен. Ты хочешь залезть на ёлку, не наколов хорошенькую попку. Так не бывает. Вернёмся в исходной точке разговора: чтобы не случилось, Катрин трогать не смей.

Синтия надула губки:

– Но ты будешь приходить ко мне? Иногда?

К чему отрицать очевидное? Хотя, после того, как я вновь воскресну, жить на два лагеря, в двух отношениях, между двух женщин… это слишком.

– Возможно. А может быть, и нет. Ничего не могу обещать. Как получится.

– У тебя хорошо получается. Тебя хватит и на неё, и на меня, и на парочку случайных горничных. Ну, и мальчики наверняка будут. Куда ж без этого? Ты – это ты. Ты такой, какой есть. Я научилась с этим мириться за парочку сотен веков. А эта девочка? Сомневаюсь!

***

Я отстранился, потянувшись за разбросанной во все стороны одеждой. Хороший момент прошёл.

– Ты ведь не собираешься сейчас уйти? – поинтересовалась Синтия, лениво болтая в воздухе босыми пятками и наблюдая за мной с дивана как притаившийся в густой траве хищник.

– Не знаю.

– Какие мы все из себя неопределённые! – фыркнула она.

– Да уж какие есть, – огрызнулся я.

– И ты даже ничего не спросишь о Ральфе? – с вкрадчивой интонацией в голосе поинтересовалась сестрица.

Я замер, перестав застёгивать пуговицы на рубашке, обращая на Синтию вопрошающий взор.

– Я думал, что ничего не вышло.

– К сожалению, ты не прав. Выйти-то вышло, да совсем не то, что ожидалось. Да, вижу ты не понимаешь. Но сейчас поймёшь. Я не оставлю тебя в счастливом неведенье.

– А жаль, наверное, – вздохнул я.

Но сердце забилось сильнее. Неужели Ральф теперь снова будет с нами? Вопреки здравому смыслы эта мысль дарила радость. Вернуть Ральфа это было как вернуть утраченную часть себя. Не лучшую свою часть, увы! Но такую родную, привычную, даже дорогую.

Однако улыбка Синтии отчего-то действовала на мою, готовую было, проснуться радость, как огнетушитель на пожар.

– Что-то всё-таки пошло не так?

– Увы, – кивнула она холодно.

– С ним всё в порядке? – против воли я не мог не волноваться.

Откровенно говоря, я был дезориентирован. Если Ральф здесь, с нами, почему Синтия не с ним? Она столько лет стремилась к подобному финалу, что наше с ней совокупление на фоне конца Старого Света не совсем уместно? Или, наоборот, уместно?

– Ты сейчас сам всё увидишь.

Подхватив с пола рубашку и небрежно в неё кутаясь, она бросила мне:

– Пошли.

Я медлил. Предчувствие того, что впереди меня не ждёт ничего приятного, становилось только ярче.

– Можешь хоть сказать, к чему готовиться?

– Бессмысленно, брат мой. К некоторым вещам всё равно подготовиться нельзя.