Сальтеадор - Александр Дюма

Добравшись до этих мест, странник мог с облегчением вздохнуть, ибо, очевидно, он избавился от двойственной опасности, которую избежал чудом, — опасности разбиться насмерть в пропасти или погибнуть от руки разбойников.

И в самом деле, слева от дороги, приблизительно в четверти лье, виднелось убежище — небольшое белое здание, стены которого, казалось, сделаны были из мела — не то постоялый двор, не то крепость. Над воротами висел портрет какого-то человека — смуглое лицо, черная борода, тюрбан на голове и скипетр в руке.

Надпись над портретом гласила:

AL REY MORO.

Хотя ничто не указывало, что мавританский король, под защитой которого процветал постоялый двор, был последним властелином Гранады, тем не менее тот, кто не был совершенно чужд прекрасному искусству живописи, понял бы, что художник задумал изобразить сына Зорая, Абу Абала, по прозванию Аль-Закир — его-то Флориан и вывел под именем Буабдила, сделав одним из главных персонажей своей поэмы «Гонсальво де Кордова».

Мы поспешили поступить так, как поступали путешественники, — пустили лошадь галопом, торопясь добраться до постоялого двора, и поэтому даже не потрудились взглянуть мимоездом на одну особу — сначала она, пожалуй, показалась бы невзрачной, однако заслуживает особого описания.

Правда, она притаилась под сенью старого дуба, за холмом.

То была девушка шестнадцати — восемнадцати лет, по некоторым признакам она, казалось, принадлежит к мавританскому племени, по другим же признакам она имела право занять место в большой европейской семье; быть может, в ней соединились две расы, и она как бы являла собой промежуточное звено — в ней с удивительным своеобразием сочетались жгучая, чарующая обольстительность южанки и нежная пленительная красота невинной девушки-северянки.

Иссиня-черные волосы цвета воронова крыла, ниспадая на грудь, обрамляли ее продолговатое, безупречно очерченное лицо, и было в нем что-то горделивое; огромные глаза, голубые, как подснежники, ресницы и брови под цвет волос, кожа матовая, молочно-белая, губы свежие, будто вишни, зубы краше жемчуга, шея грациозная и изящная, как у лебедя, руки, пожалуй, чуть длинноватые, зато безукоризненной формы, стан гибкий, словно лоза, глядящая в воды озера, или пальма, что покачивается в оазисе, хорошенькие босые ножки — вот такой была незнакомка, на которую мы позволили себе обратить внимание читателя.

Наряд у девушки был оригинальный и пестрый, голову украшал венок из пышных веток жасмина, сорванных с живой изгороди дома, который мы уже описали, темно-зеленые листья и алые ягоды чудесно сочетались с копной черных волос. Шею ее украшала цепь из плоских колец, величиной с золотую монету, нанизанных тесным рядом и отбрасывающих блики, рдевшие, как отсветы пламени. Платье ее причудливого покроя, сшитое из той шелковой ткани в две полоски — одну белую, другую цветную, — какую в те времена ткали в Гранаде и еще в наше время выделывают в Алжире, Тунисе и Смирне. Стан ее охватывал севильский пояс с золотой бахромой — такие пояса и ныне носит щеголь, что с гитарой под полой крадется к своей возлюбленной, чтобы пропеть ей серенаду. Если бы пояс и платье были новыми, в глазах бы, пожалуй, рябило от резкого сочетания ярких красок, до которых большие охотники арабы и испанцы, но все пообтерлось и выцвело от долгой носки, и наряд стал прелестен и в те времена пленил бы взор Тициана, а позже привел бы в восторг Веронезе. Но всего удивительнее было, — впрочем, такую странность встретишь чаще всего в Испании, а в те времена особенно, — так вот, всего своеобразнее было несоответствие богатого наряда с будничным занятием девушки. Она пряла пряжу, сидя на большом камне у подножия одного из тех крестов, о которых мы уже говорили, в тени громадного зеленого дуба, спустив ножки в ручей; искристая вода прикрыла их серебристой вуалью.

Поодаль по скалистым уступам скакала козочка, ощипывая листья с куста горького ракитника; по словам Вергилия, это неугомонное, бесстрашное существо — обычное достояние неимущего.

Девушка вращала прялку левой рукой, вытягивая нить правой, поглядывала на свои ножки, вокруг которых струилась и журчала вода, и напевала вполголоса какую-то песенку, — пожалуй, она не выражала ее мысли, а скорее вторила внутреннему голосу, шептавшему о чем-то в глубине ее сердца, неслышно для других.

То и дело девушка-певунья, перестав петь и работать, окликала козочку — нет, она не подзывала ее, а словно хотела дружески подбодрить и называла ее по-арабски «маза»; всякий раз козочка, услышав это слово, норовисто трясла головой, звенел ее серебряный колокольчик, и она продолжала щипать траву.

Вот слова песенки, которую напевала девушка с прялкой, песенки тягучей и монотонной, мотив которой с давних пор сохранился и в долинах Танжера, и в горах Кабилии.

Заметим, что это был романс, известный в Испании под названием «Песнь короля дона Фернандо».

О возлюбленная Гранада,

Восхищенных очей отрада,

Стань, Гранада, моей женой!

И прими от моих Кастилии

В дар три крепости в полной силе

И три города, что застыли

В пене каменной кружевной.

Ты пошарь своей ручкой узкой

В той шкатулочке андалусской,

Что мне господом вручена.

Выбирай все, что сердцу мило!

Коль Хиральда тебя пленила -

У Севильи, что мне постыла,

Будет отнята вмиг она.

И пускай возропщет Севилья,

И пускай возропщет Кастилья,

Ты тревожиться не изволь.

Услужить тебе сердце радо,

Мне нужна лишь одна награда -

Мне ворота открой, Гранада, -

Дон Фернандо я, твой король.

Тут она подняла голову, собираясь окликнуть козочку, но так и не успела произнести ни слова — голос ее осекся, а взгляд остановился на повороте дороги, идущей из Альхамы. Вдали появился всадник — он мчался галопом по горному склону, иссеченному широкими полосами света и тени, в зависимости от того, часто или редко росли там деревья.

Девушка посмотрела на него и снова принялась за работу, но, продолжая прясть, почему-то стала рассеянной И, чутко прислушиваясь к стуку копыт, который раздавался все ближе и ближе, запела песенку — «Ответ королю дону Фернандо»:

Дон Фернандо, и я не скрою,

Что люблю тебя всей душою,

Но, с учтивостью не знаком,

Мавр меня как рабыню держит,

Лишь цепями меня он нежит,

Лишь во сне мне свобода брезжит, -

Видно, век мне жить под замком!

Когда девушка пела последний куплет, всадник был уже так близко, что она могла, подняв голову, разглядеть и его костюм, и его лицо.