Разведчик морской пехоты - Виктор Леонов

Такой щелчок по самолюбию юного стихотворца не проходит бесследно. Когда Саша Сенчук помогал мне сочинять стихи о Северном море, о флотской службе, то я, как мог, сдерживал его неуемный поэтический запал.

Саша продекламировал первые две строчки последней строфы:

Нам радостно встречать рассветы зоревые

И песней звонкой хочется сказать…

Что сказать? И как сказать? Саша выразительно посмотрел на меня: ждал подсказки. Долго думали…

— Нашел! — Саша хлопнул меня по спине. — То, что нужно для моряков-североморцев:

И песней звонкой хочется сказать:

— Седое море! Сопки снеговые!

Я с вами жизнь готов навек связать…

Я вспомнил прыткого богомольца из пятого «Б» класса, который сразу стал «борцом за общество труда», и рассказал об этом Саше.

— Глупости! — обиделся он. Саша не мог согласиться, что покривил душой. Ты учти, Виктор, — наш стих для всего флота.

А «для себя» мы перед войной мечтали, как вернемся после флотской службы домой — я в Зарайск, под Москвой, Саша в Киев — и будем рассказывать о далеких плаваниях в Ледовитом океане, в котором еще не побывали, о Студеном море и гранитных скалах в глубоких фьордах, о царстве вечной ночи, озаряемой всполохами северного сияния, и о многом другом, что звучит привлекательно, но с чем мы никак не собирались связывать себя навек.

Связать свою — жизнь… Вот сейчас я пишу рапорт контр-адмиралу, и этот рапорт может круто повернуть мою жизнь. Надо подумать и обдумать. Еще и еще раз проверить: подготовлен ли я к трудной службе морского разведчика? Хватит ли у меня стойкости и мужества, чтобы сдержать обещание, которое рвется сейчас на бумагу: звание морского разведчика оправдаю!

Я мечтал о флоте. Когда был фабзайцем московского завода «Калибр», любил читать книги Станюковича и даже записал на память слова старого адмирала, провожающего юнца-племянника на флот: «Ты полюбишь море и полюбишь морскую службу, — говорил адмирал. — Она благородная, хорошая, а моряки прямой и честный народ». Это из книги «Вокруг света на «Коршуне». Я учился вечерами в морском клубе Осоавиахима. Занимался спортом, чтобы выдержать самую суровую проверку призывной комиссии. Врачи довольно равнодушно отнеслись к тому, что при росте в 175 сантиметров я вешу 75 килограммов, имею значок ГТО второй ступени и справку активиста морского клуба Осоавиахима. Они придирчиво выстукивали и выслушивали сердце, легкие, кружили меня па каком-то вращающемся стуле, долго проверяли зрение и слух, пока, наконец, не вынесли приговор: годен к службе в Военно-морских силах.

Комсомольцы «Калибра», провожавшие меня в Ленинградский учебный отряд имени Кирова, дали наказ быть достойным представителем шефа Военно-Морского Флота и, шутя, конечно, предсказывали головокружительную карьеру капитана дальнего плавания. Девушки пели песню о капитане, улыбка которого — это флаг корабля… Отец попрощался коротко:

— Служи честно, сынок!

Все три года пребывания на севере я служил как положено. Когда меня приняли в партию, отец прислал большое поздравительное письмо. «Вся семья Леоновых гордится тобой, — писал он. — Ты сам понимаешь, какая сейчас международная обстановка. Верю, что в грозный час испытаний ты оправдаешь доверие нашей партии». Вот и наступил этот грозный час испытаний. Над моим верстаком пламенеет плакат. Художник изобразил женщину — мать. Она обращается ко мне, ко всем сыновьям:

«Родина-мать зовет!»

— Виктор! — обрывает мои мысли Саша Сенчук. — Что ж ты не пишешь?

— Уже все! — я решительно берусь за перо и громко диктую себе последние слова рапорта:

— Звание морского разведчика оправдаю!

— У меня то же самое! — откликается Саша. Мы прячем наши рапорты, чтобы утром передать их начальству.

А через две недели я и Саша Сенчук сдаем на вещевой склад морскую форму и получаем взамен зеленую — защитную форму пехотинцев. После просторных клешей матросских брюк и легких матросских ботинок мы чувствуем себя неловко в штанах, обтягивающих колени, и в тяжелых сапогах с непомерно широкими кирзовыми голенищами. Металлическая каска то сползает набок, то давит на голову, привыкшую к бескозырке. Получаем винтовки-полуавтоматы с ножевыми штыками, гранаты РГД и вещевые ранцы, рассчитанные на солидный груз.

Смущенные своим необычным видом, предстали мы перед старшим лейтенантом Георгием Лебедевым. Он настороженно приглядывался к нам, точно сомневался: брать таких в отряд или не брать?

— С подплава? — строго спросил Лебедев. — Это хорошо! Старшина Мотовилин!..

В дверях появился высокий русоволосый моряк, тог самый знаменитый разведчик Степан Мотовилин, о котором уже писала газета «Краснофлотец».

— Новички, — Лебедев кивнул в нашу сторону. — Займитесь…

После завтрака Мотовплин уводит нас в горы и показывает, как надо ползать и маскироваться в камнях, метать гранату и колоть штыком. Мы стараемся, и уж через два дня Мотовилин, довольный первыми нашими успехами, говорит:

— Ребята вы хорошие, ничего не скажешь! Надо бы, конечно, учить вас еще и учить, да некогда: ночью собираемся в поход.

3

Саша Сенчук погиб в первом походе.

Он был первым убитым, которого я увидел на войне. Смерть Саши сильно меня потрясла, хотя перед товарищами я старался не выдать своего волнения.

В кубрике спят вернувшиеся из похода разведчики. На нарах, слева от меня, пустует место Саши Сенчука. Справа блаженно посапывает Коля Даманов, который из-за моей оплошности чуть не погиб там, в горах…

Я думаю о Саше, смотрю на Колю Даманова, и меня одолевают невеселые мысли.

Усталое тело требует покоя. Закрываю глаза, силюсь заснуть и не могу избавиться от одного и того же навязчивого вопроса: гожусь ли я для службы в морской разведке? Степан Мотовилин в присутствии Лебедева похвалил меня за храбрость. Да и сам старший лейтенант сказал: «Дрались вы, Леонов, здорово! Егерей не боитесь — это главное. А умение придет». Никто не заметил и никто, вероятно, не догадался, что происходило со мною, когда мы пересекали лощину в горах. Это было уже после гибели Сенчука. Преследуемые врагами, мы отходили к морю, к своему боту. Сзади меня полз разведчик Григорий Харабрин, бывший шофер Дома моряка. Нещадно ругаясь, он кричал мне: «Живей! Падай! Убьет!» А я не падал. Я шел, полусогнувшись, совершенно безразличный к свисту пуль. Бежать не было сил, а лечь на землю боялся. Да, я боялся упасть на землю! Мне казалось, что тогда ноги опять сведет судорогой, и я уже не встану, как не встанет больше Саша Сенчук…

Гриша Харабрин ругал меня потом за ухарство и за мальчишество:

— Прет, выставив егерям корму! А они мажут…

Коля Даманов никому не рассказал о конфузе с гранатой. Я утешаю себя тем, что в первом бою с каждым может такое случиться. За это меня не осудят. Я сам себя осуждаю. Я писал в рапорте контр-адмиралу, что буду хорошим разведчиком, а сейчас начинаю в этом сомневаться. Хорошие разведчики вернулись с задания и спят. Спят Мотовилин и Харабрин, Радышевцев и Даманов. Спят, отрешившись от всяких забот, и утром, свежие, отдохнувшие, готовы будут к новым походам, к новым боям. А я копаюсь в своих переживаниях. Для меня, правда, это первый бой, и еще неизвестно, как я буду себя чувствовать после второго, третьего…