На горизонте горело зарево - Игорь Надежкин

становится все горячее и горячее. Нервничать они начинают, когда вода уже закипает, и начинает обжигать им кожу. Они пытаются выпрыгнуть, но уже не могут. Просто нет сил, ведь они их тратят на тщетную попытку приспособиться к ухудшающейся среде. Так и варятся заживо, не успев ничего понять.

«Дались тебе эти лягушки!», — одернул я себя и стряхнув мысли о Свиренко, вернулся к работе. В то время я занимался подготовкой эксплуатационной документации для крупной компании, занятой разработкой программного обеспечения. Я был безумно рад, что моя специальность позволяла мне с головой погрузиться в задачи. Кому-то может показаться странным такое рвение к работе, когда со всех сторон трубят об угрозе ядерной войны, а за окном разрываются снаряды, но мозгу нужно зацепиться за что-то стабильное и знакомое, иначе ты просто сойдешь с ума. Я никогда не был так продуктивен, как в период войны. Я прошел повышение квалификации. Прочитал уйму книг. Навел порядок в доме, перебрав все, к чему не прикасался годами. Я был готов делать все что угодно, только бы отвлечься от раскатов артиллерии в далеке.

Но забыться в тот день мне так и не удалось. Во время вечернего обстрела один из дронов угодил в подстанцию и почти во всем городе отключился свет. Такие моменты были самыми трудными.

Доводилось ли вам видеть когда-то, как огромный город погружается во мрак? Словно за мгновение ты перенесся на тысячи лет назад. Кругом лишь тьма и тени, причудливые и напуганные, что скользят по стенам стремясь как можно быстрее попасть домой. Все кругом смолкало. Лишь выли иногда сирены пожарных машин и карет скорой помощи, что мчались во тьме на место прилета. Но больше всего пугала абсолютная тишина в информационном пространстве.

Немногим людям 21-го века дано понять какого это, остаться в полной тишине. Мы так привыкли потреблять терабайты контента, что оставшись без него, наш мозг вынужден столкнуться с беспощадной реальностью, и поверьте мне, готовы к такому немногие. Я видел как людей это сводило с ума. Им приходилось столкнуться с самими собой. Не теми «собой» кого мы рисуем в социальных сетях и кого мы прячем под брендовой одеждой, а собой настоящим. Зачастую этот человек пугает больше, чем все хлопки вместе взятые. У тебя вдруг появляется время крепко задуматься о том, как же так вышло, что мы сейчас здесь сидим в темноте.

Вспомнить то утро, когда ты впервые проснулся от грохота артиллерии и работы систем ПВО. Тогда мы еще не умели отличать выход от прилета. Не понимали, что происходит. Все официальные объявления были позже. Тогда была лишь канонада и беготня в трусах по дому. Первые сообщения о прилетах по местным новостям. Первые ракеты, разрывающие ночное зимнее небо. И бесконечные вереницы военной техники, идущей куда-то на запад. И мы на фоне всего этого, испугано мечущиеся в своих домах и не понимающие, что же нам делать. До той зимы, мы ведь никогда и не задумывались об этом. Никто не учит, что делать, когда началась война.

Помню, как позвонил своему начальнику, чтобы узнать, нужно ли сегодня ехать на работу, и мы долго молчали в трубку не зная, что сказать друг другу. С того самого момента, мы начали жить в полной неопределенности. А сейчас мой начальник мечется где-то на линии фронта за рулем грузовика, и я даже не знаю должен я говорить о нем в прошедшем времени или как о живом.

Тем вечером, погруженный во тьму своей квартиры я вспоминал очень о многом. Вспоминал лица ребят в военной форме, такие же лица как у меня и тебя, и думал о том, многие ли из них остались в живых. Думал о лицах беженцев в палаточном городке, и о таких же лицах что бежали к нам 8 лет назад из Донецка и Луганска. Вспоминал свое лицо до той зимы, еще не такое осунувшееся и усталое и думал о том, как постарел я за эти семь месяцев. А главное, вспоминал свою жизнь.

Я не из тех людей, кто любит копаться в прошлом. Мне не свойственно по сто раз мусолить сказанные мной когда-то слова. В моей природе переть вперед как локомотив, не обращая внимания на тех, кто зазевался и попался мне на путях. Но той ночью, слушая как гаубицы грохочут где-то в далеке, я все думал о Свиренко и вспоминал день, когда увидел его впервые.

Я познакомился с ним осенью 2012-го года. Один мой старый друг, Егор Анохин, уговорил меня заглянуть в небольшой бар, где собирались его новые приятели. Я не хотел идти к ним. Стеснялся себя, ведь одет был в старую толстовку, зашитую когда-то заботливой рукой моей матери. Но все же я решил заглянуть ненадолго, чтобы вскоре уйти, придумав какой-нибудь повод.

Свиренко я заметил сразу. Его трудно было оставить без внимания. Среднего роста, черноволосый, с широкими мужественными плечами, миловидным лицом и приятной улыбкой, сквозь которую проглядывала щербинка в зубах. Черное пальто его небрежно висело на стуле. Серая шапка, по невнимательности, с которой он относился к вещам, лежала у его ног. Свиренко никогда не ценил вещи, мало к чему относился серьезно, да и вообще образ жизни вел весьма аскетичный. Он был одним из первых увлеченных лишь самой сутью жизни людей, которых я встречал на протяжении следующих двух лет, и, наверное, более остальных повлиял на мое мировоззрение, которое складывалось тогда из религиозных практик, американской классической литературы и туманных песен Джона Фогерти, Лу Рида и безумного Моррисона. Но, самое главное, именно Свиренко познакомил меня с людьми, которые, сами того не осознавая, перевернули с ног на голову все мое представление о жизни и о себе самом, оставив после себя рваные следы воспоминаний, фраз, образов и всего того, что я привык считать своей внутренней самостью. Они стали моим миром. Моими мыслями. Они стали мной. А после с таким же оглушительным грохотом разбили мне сердце, став лишь серыми призраками тех, кем являлись когда-то. Они не смогли отстоять то, что они ценили больше самой жизни — простую мечту быть теми, кем они захотят.

Со временем роль, которую играл Александр Свиренко в моей судьбе, все больше отдалялась на второй план, да и стоит признать, что он был далеко не самым ярким представителем нашего поколения и меркнул рядом с теми, кто встречался мне после. Но все же, он был тем, без кого моя жизнь могла приобрести совершенно другой облик. Он