Талант марионетки - Надя Дрейк

Да поздно, притворяться ни к чему[1].

Это была взволнованная Джульетта с убранными в пучок вьющимися каштановыми волосами, вздернутым носиком и в пестром платье ниже колен. Она смотрела на темный потолок, и видела своего Ромео, и верила, что скажет «да». Позади нее изломанными линиями сияло алое пламя с задника в стиле Умберто Боччони, и его неровные очертания едва ли подходили средневековой Вероне, а лампочка вовсе не напоминала луну. Но и в таком антураже эта провинциальная Джульетта жила, дышала и любила. Даже когда во время ее пламенного монолога в помещение зашли несколько рабочих сцены, чтобы захватить колонны. Даже когда режиссер кашлянул, привлекая ее внимание…

Но я честнее многих недотрог,

Которые разыгрывают скром…

– Мадемуазель Дигэ! – прервал ее мсье Дежарден, и девушка замолчала на полуслове, попытавшись разглядеть его в темноте, но свет так бил в глаза, что нельзя было различить даже силуэт. Режиссер встал и подошел к Жюли, и тут девушка заметила, что они почти одного роста – пусть на ней и были туфли на каблуках. Однако господин главный режиссер не стал от этого казаться менее грозным. Он нахмурил густые брови, покачал головой и хмыкнул, прежде чем произнести:

– Благодарю вас, мадемуазель Дигэ…

Она поникла. Так говорят, когда все уже решено.

«Благодарю вас, мадемуазель Дигэ, мы с вами свяжемся».

«Благодарю вас, мадемуазель Дигэ, было неплохо, но вы нам не подходите».

«Благодарю вас, мадемуазель Дигэ, до свидания».

– …но я хотел бы услышать что-нибудь другое.

– Другое? – переспросила Жюли, сосредоточенно наморщив лоб. Джульетта была ее коронным номером. Поистине лучшей ролью из всех… трех, что она когда-либо играла.

– Что-нибудь поновее, – усмехнулся мсье Дежарден, глядя на испуганную девушку. – Как вам, должно быть, известно, в нашем театре ставится не так уж много классики: мы закрыли Кальдерона в прошлом сезоне, на ноябрь объявлена премьера «Короля Лира»… В общем, это все. Давайте посмотрим, как вы будете выглядеть в более современном спектакле. Знакома ли вам «Святая Иоанна» Бернарда Шоу?

Режиссер смотрел насмешливо, и Жюли стоило больших сил не сконфузиться под его взглядом, а расправить плечи и уверенно кивнуть. Не то чтобы она была хорошо знакома с пьесой… Ее написали совсем недавно, едва ли не в прошлом году, а Театр Семи Муз был одним из первых зарубежных театров, кто взялся за постановку… По крайней мере Жюли видела афишу.

– Тогда прочтите… – Он пролистал свой блокнот и, открыв на развороте, протянул девушке. Текст был напечатан ближе к середине страницы, а широкие поля украшали размашистые каракули главного режиссера, в которых он один мог увидеть какой-либо смысл. – Прочтите вот этот кусок.

– Я должна буду читать за Жанну? Ее… ее ведь играет сама Мадлен Ланжерар! – пробормотала Жюли.

Уж куда ей тягаться со знаменитой примадонной! Жюли еще не довелось видеть актрису на сцене, но слухи о ней ходили самые невероятные. От ее игры зрители сходили с ума и признавались актрисе в любви. Ее персонажи будто жили на сцене самостоятельной жизнью. Мадлен словно забывала, что играет в театре, и всякий раз рождалась и умирала вместе со своими героинями. Ее глаза могли загипнотизировать любого. Жюли довелось увидеть только одну афишу мадмуазель Ланжерар – ту, где актриса в образе Орлеанской девы возносится к небесам в столпе пламени. На ней Мадлен одета в простое белое платье, подпоясанное бечевкой, короткие черные волосы разметались по лицу, и она решительно подняла голову к небу, точно видела то, чего не суждено увидеть другим.

– Начните отсюда, – Дежардан указал ей на выделенный карандашом отрывок. – Представьте, что все вокруг – самые важные, самые близкие вам люди – убеждают вас отказаться от того, к чему вы шли. Вы же знаете эту историю? Ее предали свои. Вас предают свои, Жюли, и вы это знаете. И король, и архиепископ, и даже ваш верный рыцарь бросают вас, и теперь придется полагаться лишь на Господа.

Жюли вцепилась в тетрадь, жадно вчитываясь в текст. Он плыл перед глазами, и она пыталась уцепиться за ключевые слова, понять смысл… Она спешила и оттого спотыкалась об одну и ту же строчку, стремясь поймать чувства, что обуревали Жанну. Она возмущена, обижена и в то же время полна решимости идти вперед и не останавливаться.

– …Не думайте, что вы очень меня напугали тем, что я одна. Франция тоже одна. И Бог – один. Что мое одиночество перед одиночеством моей родины и моего Господа? Я понимаю теперь, что одиночество Бога – это Его сила, – ибо, что сталось бы с Ним, если бы Он слушался всех ваших ничтожных, завистливых советов? Ну что ж, мое одиночество тоже станет моей силой. Лучше мне быть одной с Богом: Его дружба мне не изменит, Его советы меня не обманут, Его любовь меня не предаст. В его силе я почерпну дерзновение и буду дерзать, дерзать – до последнего моего вздоха![2]

Мсье Дежарден не перебивал, пока она не дочитала монолог до конца. Жанна пообещала пройти сквозь огонь и поселиться в сердце народа и только после этого замолчала. Повисла напряженная тишина, в которой было слышно лишь дыхание Жюли, тяжелое, точно после быстрого бега. Сейчас она сама, как та Дева, ждала приговора и всматривалась в лицо палача, но видела только черную пустоту. Вдруг ей показалось, что от пустоты отделилась тень – еще более темная, похожая на высокую человеческую фигуру. Прежде чем Жюли успела удивиться, тень исчезла за дверью, а режиссер задумчиво произнес:

– Не могу сказать, что это было нечто выдающееся.

Мир, конечно, не рухнул. Что ж, значит, сейчас она пойдет на вокзал Аустерлиц – благо он совсем недалеко, – купит билет до Буржа и, как ни в чем не бывало, вернется назад. Хотя сначала ей придется заехать к тетке, которая живет на севере Парижа, и забрать свои вещи. Значит, снова нужно будет ехать в метро или на трамвае, а этих громыхающих чудовищ она немного побаивалась.

– Придется много работать, – продолжил Дежарден, и девушка удивленно подняла на него взгляд.

– Вы имеете в виду…

Он пожал плечами:

– Не рассчитывайте, что сразу получите главные роли. Может быть, вы не получите их вовсе. Это не театр Буржа, где вы могли изображать на сцене все что хотели. Вы будете много репетировать и получать при этом грошовое жалованье. Вы, как и все, стремитесь к славе, но ни я, ни мсье Тиссеран не можем вам ее обещать. Согласны ли вы на такие условия?

– Да, да, – ответила она прежде, чем режиссер закончил фразу. – Благодарю вас, мсье! Вы не представляете, как я счастлива!

– Думаю, я обо всем вас предупредил. – Он вновь уселся на стул, развернул к себе лампу и немедленно углубился в свою тетрадь. – Приходите завтра к десяти, вам все расскажут.