Новая Зона. Синдром Зоны - Сергей Клочков

Эх, боец… знал бы ты, как меня подташнивает перед такими «лекциями», а еще сильнее – после них. Каждый раз в самом начале дурацкого своего семинара говорю им, чтобы ни шагу туда не делали, думать про это забыли, о родителях или, там, невестах своих вспомнили. Что на сыновьях с дочками потом скажется, паскудная там лотерея выходит с детьми после того, как родители по Зонам работали. Что если самих не убьет, так изуродовать может страшно. Чтоб завтра же никаких контрактов. Но… кивнут понимающе, улыбнутся в камеру, мол, понимаем, традиция, а теперь, товарищ инструктор, что можете сказать о признаках пространственных искажений на маршруте? И записывают, слушают, кивают бритыми затылками или строгими косами и каре. А куда им деваться? Военному сталкеру через два года службы государственная квартира положена, не во владение, ясное дело, но целая квартира, двушка или даже трешка. По нашим временам за одно только это любой семейный воин, не раздумывая, страшную свою бумажку подмахнет, больше скажу, конкурентов локтями распихает, если придется. А там и пенсия нешуточная. Зарплата тоже. Ведь у них семьи, дети, и многие до сих пор в общагах и по родственникам ютятся, с тех пор как Зона по столице разбежалась. Вот и идут в гиблые земли – экспедиции сопровождать да на блокпостах дежурить. А я не могу обо всем предупредить, не профи я, ну вот ни разу не профи, обычным бродягой был, просто обстоятельства тогда удачно сложились. И Хип туда же: «Лунь, ты должен. Старайся. Меня водил, много водил там, видишь, я до сих пор живая. И они живые будут. Может, их Зона пожалеет, когда о тебе вспомнит. Тебя-то она любила, при мне признавалась». И как током от этих слов, совсем девчонка берегов не видит. Злюсь, а она улыбнется так, в плечо уткнется, и все. Куда там злиться…

Все, телевизор на фиг. Давно пора было, кстати. Тем более что на улице южный май, глициния фиолетовым водопадом сразу за окном, и сквозь ее фантастический аромат едва пробиваются нотки прохладного йода – дышит море дневным бризом, дышит негромко, но могуче, свежо. А сверху бесконечное небо, и льдистая синь режет глаза – два полных года уже, как ушел из Зоны, от низкой серой хмари над головой, а до сих пор не могу ни привыкнуть, ни насмотреться досыта. Шумят под морским ветром острые башенки кипарисов, темных, густых, а вниз по холму, вдоль узкой, только нашей тропинки, засыпанной гравием и ракушечником, разрослись дикие, ни разу не стриженные заросли терна и белой акации. Но море все равно видно, синий, под стать небу, клин с белыми барашками пены, и даже часть дощатой купальни на берегу. Вода еще чуть холодновата, май в этом году был почему-то поздним для Крыма, но если прихватить полбутылки белого сухого и кусок домашнего сулугуни, то можно и просто посидеть на лавке у самой кромки прибоя. Замечательно можно посидеть. Сбывшаяся мечта часто становится прогорклой, как перестоявшее на свету масло, но, наверное, не в моем случае. Домик, не очень большой, конечно, но именно такой, который и грезился в грязи и мраке дальних походов: огромные окна, светлые комнаты, широкая, просторная веранда. Почти все, что отсыпала мне Зона от своих щедрот, превратилось в белые стены с узором из голубой плитки, маленький бассейн на заднем дворе и запущенный, старый сад из грушевых и персиковых деревьев, которые были старше и домика, и меня с Хип, вместе взятых. Срубить деревья при постройке я не позволил, хотя подрядчик утверждал, что большого толку от сада уже не будет. Также не разрешил я снести серые, облупленные, но все еще крепкие флигель, беседку и летнюю кухню, оставшиеся от развалин старой, советской постройки усадьбы какого-то генерала. В ремонте они если и нуждались, то разве что косметическом, на который я отвлекался в качестве отдыха в виде смены занятий. А садом, теперь уже нашим садом, потихоньку занималась Хип: что-то подпиливала, что-то читала на сайтах, с интересом ковырялась на нескольких узких грядочках – и время от времени на столе появлялись пучки тонкого шнитт-лука и хрустящие красные ядра редиса с легкой перечной горчинкой. Кстати, должна она скоро уже и подъехать. Голодная будет, уставшая, но довольная – нравится ей на радио, кто бы мог подумать. Диджей с веснушками – на юге они чуть заметнее стали. А вот слегка бронзовый загар Зоны так и не сошел, разве что изменился немного. Как и у меня, в общем. Посижу чуток, подышу морским воздухом, пока бутылка не кончится, да и пойду ужин сочинять. Нравится Хип лаваш с чили и нарубленным жареным мясом под безалкогольный «Мохито» – ну, значит, так тому и быть. С работы добытчица возвращается, не то что я, бездельник. Ну а пока время еще есть, надо попробовать…

«Пенка…»

Закрыть глаза, очистить голову от мыслей, совсем, до гулкой, пустой тишины, до темных облаков под веками. И в тишине, в самой глубине сознания, тоненькой серебряной стрункой – единственной мыслью в глухом теплом молчании – зов…

«Пенка!..»

Тишина. Чувствую, знаю, хоть и нет зрительного мыслеобраза, – живая она. Но тишина, тишина, опять ни одного знака от Пенки, ни одного слова. Не отвечает. Ну, еще раз. Сильнее. Ярче. Дальше…

«ПЕНКА!..»

Есть. Из клубящейся черноты закрытых век бледным призраком выступил лик – белая, как свежая известь, и гладкая, как фарфор, кожа. Огромной, черной бездной левый глаз и правый – раскосый, смешливый, и лицо совсем как у человека, только нос и рот маленькие, изящные даже. Оскалилась – улыбка хищная, зубастая, – узнала, значит, радуется так. Волосы отросли сильно, не подстригает уже, как раньше, и под пепельной волной теперь не видно лобных бугров псионика. И дрожит, дергается рябью изображение – ага, вон и травка речная мелькнула, – в воду, значит, Пенка смотрится, так и «транслирует». Но молчит. Давно молчит. Неужели все слова забыла, неужели уходит в свою собственную природу, на которой никак не приживется человеческий росток? Жаль, если так… хотя внешне не изменилась совсем. Все та же.

«Пенка, поговори со мной, не теряйся».

И опять веселый оскал, смешной прищур синего правого глаза. Сморщила нос, мотнула гривой волос, снова зубы, и ухнуло вправо изображение, смазалось клубками, исчезло. Все та же тишина. Молчит. И чувствую мягкий разрыв связи, уходит Пенка, не хочет говорить. Или, что намного хуже, уже не может.

Вздохнув и поболтав на свету остатки сухого испанского, я не стал доливать их в стакан, а принял прямо так, методом «горниста». Эх, Пеночка… псионик ты наш, дитя Зоны. Дичаешь без живого общения, отдаляешься. И проблема не в сотнях километров до тех земель, где ты охотишься и отдыхаешь, нет – мысль, правильно собранная и отправленная, долетит. Раньше-то мы нормально общались, сама сколько раз меня звала, бывало, сутками на связи. Ведь это ты меня научила там, в Зоне, и когда с того света вытаскивала, и потом, когда берегла нас на гранях мира. А теперь или вообще не дозовешься, или вот так. Забирает тебя Зона у нас, ревнует, видно. Не хочется даже думать, что однажды ты меня просто не услышишь.

А пока пяток говяжьих стейков на большую сковороду, и прожарить как надо, крепко, с корочкой, но не в подошву – нет, никак не приучу я себя к правильной готовке этого блюда. Представив укоризненный взгляд Яковлева – «что ж ты с мясом творишь, ирод?!», – я усмехнулся и добавил жара: что поделать, если любим мы «неправильный» стейк. Порубил в отдельную посудину маленький кочан китайской капусты и занялся острым соусом. Да, не полезно. Да, не бывать мне шефом какого-нибудь «стейкхауса», но горячий, обжаренный до хруста лавашный «конверт» с нарезанным в соломку плотным мясом, домашним соусом, овощами и свежим халапеньо тонкими колечками – именно то, что любит Хип после трудного денька. Да и я, чего греха таить, разделял подобную любовь к странной пище. Семейный рецепт теперь, да.